Сказки странствий - Елена Черкашина
Наконец, капитан ласково и осторожно отпустил её ладонь и встал.
– Ты – сокровище, Анна. Ты несёшь в себе чистоту, а потому не хочешь замечать порочности других.
– Порочность, как ты говоришь, бывает двух свойств. Одна проникает глубоко и делает всего человека порочным и грязным. А другая лишь слегка касается его души, не загрязняя её, не проникая вглубь; такую порочность легко смыть. Она не может овладеть всем человеком, она не имеет прав на человека. Для такой порочности есть название – ошибка, заблуждение.
– Ты единственная, кто способен простить такую порочность. Остальные никогда не простят мне подобного «заблуждения».
– А если бы простили?
– Это невозможно, Анна! Мы живём в мире, где подобные «заблуждения» караются смертной казнью.
Она побледнела. А он продолжал:
– Я живу на этом корабле, месяцами не выходя на сушу, не потому, что мои ноги не хотят почувствовать прочность земли, а потому, что я – преступник, и тот, кто поймает меня, будет награждён за «поимку нарушителя закона».
Наконец, он увидел, какое действие на неё произвели его слова.
– Прости, я не хотел напугать тебя. Только сказал правду.
Она долго сидела в молчании, лишь трепет губ выдавал волнение.
– Этого не будет никогда, – сказала, наконец, Анна, подняв голову и глядя на Ричарда прямо и твёрдо.
– Никогда? Почему?
– Этого не будет никогда, – повторила она. – Не спрашивай меня, почему. Я знаю это сердцем.
Попрощалась и вышла.
Ей было плохо, очень плохо, и хотелось остаться одной, чтобы понять, отчего. Она легла в постель, не раздеваясь, и постаралась успокоить мысли. «Ричард, Ричард… Да, он – пират, но он добрый, чуткий, честный человек. Я чувствую это так, как если бы много лет знала и любила его. Но как же? Разве любовь не приходит вслед за постепенным привыканием, длительным узнаванием друг друга? И откуда это странное чувство родства?»
Как ей не хватало сейчас её умного, знающего отца! Он бы помог разобраться в нахлынувших на неё чувствах. Но разве посмела бы она всё рассказать отцу? Конечно, ведь сама Анна не сделала ничего, чего нужно стыдиться, кроме, пожалуй, последнего пожатия руки, слишком смелого, слишком откровенного. Но даже это она могла оправдать! Ведь Ричард нуждался в поддержке; отверженный всеми, в сущности, один в бескрайнем море, он должен был получить хоть каплю понимания, дружеской теплоты, и получил её. И неважно, что она – женщина и что её поведение, стань оно известным, могло бы заслужить порицание общества. Так ли важно, что говорит и думает общество, если перед нами – глубоко страдающий человек?
Корабль качало, и Анна понемногу успокоилась, поддавшись мерному ритму его движения. Закрыла глаза и стала думать о муже.
Четыре года назад, дав согласие стать женой Генри Уоллсона, человека уважаемого и достойного, Анна испытывала истинную радость. Надёжный брак с тем, на кого могла опереться, кому довериться. Она не ждала большой любви, но с замужеством пришла привязанность, а вместе с ней – чувство глубокого удовлетворения, уверенность в том, что будущее надёжно и прочно. Их отношения, слегка церемонные, всё же были исполнены теплоты. Но никогда, никогда Анне в голову не приходило, что её сердце умело гореть, что она могла так бояться кого-либо потерять, и что ровный огонь, согревающий её изнутри, мог превратиться в такое пламя!
Ричард разбудил всё, что было в ней женского: и чувство, и страсть, и нечто неведомое, что пряталось таинственно в сердце. И силу этого она поняла лишь сейчас, когда острая действительность ударила её со всей жестокостью. «Потерять! Мне страшно его потерять! Он заговорил о возможной казни для него, и я чуть не упала от горя…»
Она лежала до вечера, немного уснула, но когда пришёл матрос звать её к обеду, то была не в состоянии выйти. Чувства успокоились, но болела голова, и появился страх: за него, Ричарда, и за себя. Она поняла, что уязвима, что дальнейшее сближение с ним может принести ей много бед, а потому невозможно далее быть так близко вместе, и что оставшееся время она проведёт затворницей в каюте. Эта мысль принесла ей некоторое облегчение; поднявшись, Анна поправила волосы, зажгла свечи. Хотела взять книгу, но в этот момент раздался твёрдый стук в дверь.
– Анна, я могу войти? – спросил капитан.
Это был его корабль, она не имела права ответить «нет».
Он вошёл и впустил матроса с подносом, на котором стояли прикрытые крышками блюда. Оставив поднос на столе, матрос удалился.
Капитан стоял посреди каюты и пристально смотрел на неё:
– Что случилось? Почему вы вдруг лишили меня своего общества?
Женщина растерялась. Что из своей правды она могла сказать ему? Что ей нездоровится? Что она тревожится за себя и за него? Или что смертельно боится его присутствия, этой близости, этих тёмно-синих глаз?
– Я чем-то обидел вас, оскорбил? – продолжал настаивать Ричард.
– Нет, нет!
– Тогда что же?
Анна замялась: как объяснить ему, не раскрыв своей тайны?
– Ричард, простите, не обо всём можно сказать, даже если очень хочется быть смелой и откровенной!
– Я оскорбил вас или напугал. Может ли быть другая причина, то, о чём невозможно сказать?
Она удивилась:
– Конечно! Иногда человек не хочет говорить о своих чувствах, о страхах…
– О страхах? Моё присутствие внушает вам страх?
– Нет… – прошептала Анна.
– Тогда что?
«Я боюсь тебя потерять», – хотелось вымолвить ей, но она лишь смотрела полными надежды глазами: прочти сам то, о чём не может быть сказано!
Несколько секунд капитан продолжал всматриваться. Наконец, опустил голову:
– Простите, я крайне навязчив.
И развернулся, чтобы уйти. Но могла ли она отпустить его?! Он не сделал и двух шагов, как возглас «Ричард!» заставил его обернуться.
– Для меня нет ничего страшнее, чем потерять вас! – произнесла она.
Капитан вспыхнул: он понял всё! То, на что он не мог даже надеяться, прозвучало и в этих словах, и в том, как они были сказаны. В одно мгновение был рядом с ней и – обнял так, что она задохнулась.
Ричард молчал. Только долго, глубоко целовал её. Они стояли посреди каюты, прижавшись друг к другу, у Анны слёзы текли по щекам. Наконец, оба обрели способность говорить.
– Я чуть
