Джон Ле Карре - Сингл и Сингл
– Ты сказала ему, не так ли? – ровным голосом спросил он. – Тайгер из тебя все выудил. Он приехал, рассказал тебе об Уинзере, а ты ему – обо мне. Где я. Какая у меня фамилия. Как ты писала мне через Тугуда из банка. Должно быть, он долго тебя благодарил. – Ему приходилось держать ее, потому что у нее подгибались колени, она кусала указательный палец и жалобно стонала из-под стрижки а-ля принцесса Диана. – Мне очень нужно знать, пожалуйста, Надя, что тебе сказал Тайгер? – напористо продолжил он. – Потому что, если сейчас ты промолчишь, его скорее всего ждет такой же конец, как и Альфи Уинзера.
Ей требовалось сменить обстановку, и коридором он повел ее в столовую, с резным камином белого мрамора из Мале, по обе стороны которого в нишах с колоннами стояли скульптуры обнаженных женщин, возможно, работы Кановы. В период полового созревания именно они являлись любимыми сиренами его фантазий. Одного взгляда, брошенного через полуоткрытую дверь на их блаженные улыбки и безупречные бедра, хватало, чтобы возбудить его. Над камином висел семейный портрет кисти уже забытого художника с золотыми облаками, плывущими над поместьем, Тайгером, садящимся на пони, чтобы выехать на поле для поло, Оливером в итонском пиджаке, тянущимся к уздечке, прекрасной молодой женой Надей, с осиной талией, в изящном платье, останавливающей руку мальчика. А за Тайгером, напоминая белокурого итальянского принца, витал дух Джеффри, нарисованный с фотографии, с развевающимися золотыми волосами, ослепительной улыбкой, берущий препятствие на Кардинале, его сером пони, под аплодисменты и радостные крики слуг.
– Я такая плохая, – жаловалась Надя, словно воспринимала картину, как немой укор. – Не следовало Тайгеру жениться на мне. Я вас не заслужила.
– Не волнуйся, мама! – с напускной веселостью воскликнул Оливер. – Мы бы все равно кому-нибудь достались.
Он не раз задавался вопросом, родила ли она Джеффри от Тайгера. Как-то раз, в сильном подпитии, она упомянула о ливерпульском барристере, коллеге Тайгера, красавце с пшеничными волосами. Даты совпадали.
Они находились в бильярдной. Он все нажимал на нее: «Я должен знать, мама. Я должен услышать о том, что произошло между вами». Он икала и трясла головой, отрицала все, одновременно признаваясь, но слезы прекратились.
– Я слишком молода, слишком слаба, слишком чувствительна, дорогой. Тайгер вытаскивал из меня все, что хотел, а теперь ты делаешь то же самое. А все потому, что я не училась в университете, мой отец полагал, что не женское это дело, слава богу, что у меня нет дочери. – Она перепутала местоимения и уже говорила о себе в третьем лице: – Она только сказала Тайгеру самую малость, дорогой. Не все, далеко не все, этого быть не могло. Если бы Олли сам не признался бедной Наде, она бы ничего не смогла сказать Тайгеру, не так ли?
«Ты чертовски права, – подумал он. – Мне не следовало ничего тебе говорить. Надо было просто оставить наедине с бутылкой, чтобы ты спокойно упивалась до смерти».
– Он был такой печальный, – продолжала она сквозь рыдания. – Печалился об Уинзере. Более всего печалился о тебе. И эта Кэт, думаю, чем-то огорчила его. Я предпочитаю общаться с Джако. Мне лишь хотелось, чтобы он посмотрел на меня, назвал дорогой, обнял, сказал, что я по-прежнему хорошенькая.
– Где он, мама? Какая у него сейчас фамилия? – Он схватил ее, и она повисла у него на руках. – Он же сказал тебе, куда поехал. Он все тебе говорит. Он бы не оставил Надю в неведении.
– Я тебе не доверяю. Никому из вас. Ни Мирски, ни Хобэну, ни Массингхэму, никому. И Оливер положил начало всему этому. Отпусти меня.
Кожаные кресла, книги о лошадях, директорский стол. Они добрались до его кабинета. Породистый жеребец над камином, возможно, кисти Стаббса. Оливер широким шагом подошел к окну, провел рукой по верху ламбрекена, нащупал пыльный бронзовый ключ. Снял с крюка сомнительного Стаббса, поставил на пол. За картиной, на высоте роста Тайгера, – стенной сейф. Оливер открыл его, заглянул, совсем как в детстве, когда думал, что сейф – это волшебная шкатулка, в которой хранятся удивительные секреты.
– Там ничего нет, Олли, дорогой, и никогда не было. Только старые бумаги да иностранные деньги из его карманов.
Ничего тогда, ничего теперь. Он закрыл сейф, вернул ключ на место, занялся ящиками стола. Перчатка для игры в поло. Коробка с двенадцатью ружейными патронами. Счета из магазинов. Пустые бланки с шапкой «Хауз оф Сингл». Черная записная книжка, на обложке ни единого слова. «Мне нужны записные книжки, – инструктировал его Брок. – Мне нужны записки, блокноты для заметок, дневники, адреса на листочках, фамилии на спичечных коробках, смятые бумажки, все, что он собирался выбросить, но не выбросил». Оливер раскрыл записную книжку. «Послеобеденная беседа. Шутки, афоризмы, мудрые изречения, цитаты». Бросил обратно в ящик.
– Ему ничего не присылали, мама? Бандероли, большие конверты, заказную корреспонденцию с курьером? Ты ничего не хранила для него? Ничего не поступало после его отъезда? – «Залог тому будет доставлен Вам отдельно почтовым отправлением на адрес Вашей личной резиденции». Подписано: Е.И.Орлов.
– Разумеется, нет, дорогой. Сюда ему больше никто не пишет. Разве что присылают счета.
Он вновь отвел мать на кухню. Под ее взглядом заварил чай.
– По крайней мере, про тебя уже не скажешь, что ты некрасивый, – это она говорила в утешение. – Он плакал. Со смерти Джеффри я ни разу не видела его плачущим. Он взял мой «Полароид». Ты не знал, что я увлекалась фотографией, дорогой?
– Зачем ему понадобился «Полароид? – Он думал о паспортах, заявлениях о выдаче виз.
– Он хотел запечатлеть все, что любил. Меня. Картину, где мы все. Сад. То, что радовало его, пока ты все не погубил.
Ей хотелось, чтобы ее вновь приголубили, и он нежно обнял ее.
– Евгений приезжал сюда в последнее время?
– Прошлой зимой, дорогой. Пострелять фазанов.
– Но Тайгер еще не убил медведя? – Шутка.
– Нет, дорогой. Я не думаю, что медведи по его части. Они слишком похожи на людей.
– Кто еще приезжал?
– Этот бедный Михаил. Он стреляет по всему. Подстрелил бы Джако, будь у него такая возможность. А вот Евгений не считал Джако за дичь. И Мирски, конечно.
– Что делал Мирски?
– Играл с Рэнди в шахматы в оранжерее. Рэнди и Мирски не отходили друг от друга. Я даже подумала, может, они по этому делу.
– По какому делу?
– Рэнди женщинами не интересуется, не так ли? А вот у дорогого доктора Мирски встает на все. Я застала его на кухне, флиртовавшим с миссис Хендерсон, можешь ты себе такое представить? Предлагал ей поехать с ним в Гданьск и спечь ему охотничий пирог.
Он протянул ей чашку. Кусочек лимона, без молока. Придал голосу резкость:
– Как Тайгер добрался сюда… в этот раз… когда приехал повидаться с тобой? Его привез Гассон?
– Такси, дорогой, от станции. Он приехал на поезде так же, как ты. Только не в воскресенье. Не хотел привлекать к себе внимание.
– И что он сделал? Спрятался в сарае для дров? Она стояла, опираясь на спинку стула.
– Мы ходили по поместью, как всегда, находили то, что ему нравилось, и фотографировали, – с вызовом ответила она. – Он был в коричневом пальто-реглане, которое я подарила ему на сорокалетие. Любовное пальто, как мы его называем. Я сказала, не уезжай, оставайся здесь. Я сказала, что пригляжу за ним. Он и слушать не хотел. Ответил, что должен спасать корабль. Что еще есть время. Евгений должен узнать правду, и тогда все снова будет хорошо. «Я отбился от них на Рождество, отобьюсь и сейчас». Я им гордилась.
– Что случилось на Рождество?
– Швейцария, дорогой. Я даже думала, что он собирается взять меня с собой, как в прежние времена. Но он думал только о работе и ни о чем больше. Мотался взад-вперед, как маятник. Даже не съел рождественский пудинг, хотя и любит его. Миссис Хендерсон чуть не заплакала. Но он победил. Отбился от них. От всех. «Я им всем врезал, – сказал он. – В конце Евгений принял мою сторону. С новой попыткой они спешить не будут».
– Кто не будет?
– Они, уж не знаю, кто именно. Хобэн. Мирски. Откуда мне знать? Все люди, которые пытались свалить его. Предатели. Ты – один из них. Даже если он никогда не увидит тебя и не услышит от тебя ни слова, он считает себя в долгу перед тобой, потому что он – твой отец, хотя по отношению к нему ты поступил безобразно. Он тебе что-то обещал. И ради этого живет. Как и я. Мы всегда учили тебя выполнять обещания.
– Поэтому ты и сказала ему о Кармен.
– Он решил, что я знаю, где тебя искать. Он умный. Всегда был таким. Он заметил, что я не волнуюсь о тебе, как раньше, и спросил, почему? Он – адвокат, с ним не поспоришь. Я уходила от ответа, и он меня тряхнул. Не так сильно, как в далеком прошлом, но достаточно. Я попыталась лгать и дальше, но потом подумала, а зачем? Ты – его единственный сын. Ты принадлежишь нам поровну. Я сказала ему, что он – дедушка, и он заплакал. Дети всегда думают, что родители – глыбы льда, пока они не начинают плакать, а тогда детям кажется, что они ведут себя нелепо. Он сказал, что ты нужен ему.
