Олег Воронин - Искатель. 1983. Выпуск №2
— Дыма без огня не бывает? Так я тебя понял? Интуиция. Алексей Иванович, в нашей работе стоит не на последнем месте — это сплав опыта и таланта оперативного работника. Не каждому это по плечу… Кстати, пусть твои ребята проверят, не поступали ли за этот период сведения об исчезновении, лиц мужского пола. Как в городе, так и в близлежащих городах и селах…
— Проверим…
— Что нового слышно о Гостеве?
— Пока все то же, товарищ полковник.
14
В кабинет Кравцова вошел розовощекий лейтенант Лукьянов из ОБХСС, которого в управлении ласково называли Бутончиком.
— Привет, Бутончик! Все цветешь?
— Костя, вызову на дуэль, предупреждаю…
— Договорились. Но учти — оружие выбираю я. Заходи сегодня вечером в гости, жена как раз собралась котлеты жарить. Вот и сразимся за столом.
— Э-э нет, уволь. Женюсь, потренируюсь, вот тогда пожалуйста.
— Подождем. А пока с какими новостями пожаловали, дорогой коллега?
— С тебя причитается. Кружкой пива не отделаешься.
— Между прочим, в твоем младенческом возрасте медицина рекомендует пить только разбавленное водой молоко.
— Зануда ты, Костя!
— Ладно, что там у тебя?
— Мы тут одного типчика прихватили, провизора. История, в общем-то, обычная — хапнул лишку, возмечтав о шикарной жизни, а теперь слезами полы моет: «Дети, семья, не знал, виноват…» Короче, знакомые вариации на тему о заблудшей овце. Так вот на одном из допросов он упомянул некоего Ковальчука. Насколько я знаю, он по вашему ведомству сейчас проходит…
— Этот провизор сейчас у тебя? — обрадовался Кравцов.
— В кабинете дожидается…
Провизор Головинский, заплывший Асиром человек, с красными, словно у ангорского кролика, глазами, сидел на стуле и поминутно сморкался в огромный носовой платок.
— Он пригрозил, что пойдет к вам и все расскажет. Я боялся… Я не хотел, честное слово!
— Честное слова здесь ни при чем, Головинский, — сказал Кравцов и, чуть помедлив, спросил: — Откуда Ковальчук узнал о ваших махинациях с дефицитными лекарствами!
— Не знаю, не знаю, гражданин следователь! Однажды он зашел ко мне, принес «Уголовный кодекс» и прочитал статью. И сказал, что мне не отвертеться, он рассказал мне такое про меня самого… Я поверил…
— И что дальше?
— Ковальчук пообещал, что никому об этом не расскажет, и даже предложил свои услуга.
— А именно?
— Ему нужны были дефицитные лекарства, не помню какие.
— Придется вспомнить, Головинский. У вас для этого время будет…
— Я вспомню, обязательно вспомню, гражданин следователь.
— За лекарствами Ковальчук приходил сам?
— Всегда сам. Только один раз…
— Ну, ну, вспоминайте.
— Один раз он был с кем-то. Тот, другой, остался на улице, но я видел — здоровый такой. И разговор слышал. Он его Мироном называл. Про море говорили, кажется, про Новороссийск…
15
Море плескалось о набережную, мириадами солнечных зайчиков, отражаясь на бетонных парапетах. Чайки неутомимо пикировали в зеленовато-серебристую воду. Центральный городской пляж шевелился под ласковым летним солнцем золотисто-бронзовой узкой лентой. Изредка за красными буйками ограждения проскальзывал юркий катерок, а иногда чуть поодаль торжественно проплывал и черный сухогруз или сахарно-белый лайнер, направляясь в очередной рейс к далеким островам и странам. Тогда безмятежное спокойствие водной равнины нарушалось — тяжелые волны шли на берег, откатывались назад, вызывая смех и визг застигнутых врасплох пляжников, унося неосторожно оставленные у самой воды вещи.
В пивбаре, выполненном в виде огромной деревянной бочки, было столпотворение: подвезли свежее холодное пиво, и, толпы отдыхающих брали входную дверь приступом. Бикезину и Кравцову удалось проскочить к стойке одними из первых, и теперь они удовлетворенно потягивали терпковатое пиво, слегка отдающее соленой, морской водой,
Покусывая серебристую чехонь, которую раздобыли гостеприимные коллеги из Новороссийского угрозыска, капитан внимательно присматривался к Мирону Сергачу, сидевшему за соседним столиком. Неземное блаженство светилось в рачьих глазах Сергача. Но Бикезин уже достаточно хороша знал этого человека, чтобы поверить в его медлительную простоту. Иногда в глазах Мирона появлялся хищный настороженный проблеск, и острые буравчики покалывали толпу. В такие моменты рыхлый студень откормленного туловища напрягался, и сквозь выгоревшую на солнце тенниску начинали проглядывать внушительного размера мышцы. Сила в его коротких пальцах-обрубках была необычайная — об этом капитана предупредили в первой же день. Мирон шутя ломал подковы и на спор, под «пузырь», гнул пятаки. И хитрости ему было не занимать.
Тем временем толпа страждущих прибывала. Бикезин с Кравцовым одолели по два бокала пива, а Мирон все так же невозмутимо вливал в свое бездонное брюхо кружку за кружкой. Неожиданно один из оперативников, помогавших капитану, подал ему знак — к столику Мирона направился коренастый крепыш с татуировкой на груди. Широко улыбаясь золотым зубом, он втиснулся в человеческий частокол у столика, одним махом опрокинул в себя кружку пива и что-то скороговоркой шепнул Мирону. Тот, не оборачиваясь, чуть кивнул головой, допил очередную кружку и, слегка помедлив, начал пробираться к выходу.
— Это Фиксатый, — успел шепнуть Бикезину оперативник. — Бывший борец…
Солнце уже окунулось в море, и длинные вечерние тени легли на горячий асфальт. По улицам сновали озабоченные курортники с авоськами, бойкие торговки с корзинами цветов наперебой предлагали букеты прогуливающимся парочкам, у бочек с квасом все еще толпились ошалевшие от дневного зноя жители города с бидонами и бутылями — запасались впрок, на следующий день.
Небольшой дом, посеревший от цементной пыли, к которому привели оперативников Мирон и Фиксатый, затаился среди многочисленных пристроек и заборов. К нему вел один-единственный узкий переулок, поросший чахлой, истоптанной травой, среди которой проглядывали россыпи галечника и щебенки. Незаметно подобраться вплотную к дому не представлялось возможным, потому оперативники пристроились поодаль, ожидая темноты.
16
Деньги лежали на покрытой бурыми винными пятнами скатерти в окружении бутылок с водкой и коньяком. Трое мужчин пересчитывали купюры, раскладывая их на три кучки. Самая большая кучка денег лежала перед Мироном, который своими пальцами-коротышками на удивление ловко и быстро тасовал ассигнации. Фиксатый изредка обнажал в хищном полуоскале свои золотые коронки, с завистью бросал быстрые взгляды на Мирона, но, наталкиваясь на его мутные глазища, снова принимался слюнявить пальцы, еще и еще раз пересчитывать свою долю. Третий, хозяин дома, бывший музыкант филармонии, пианист Смуриков, которого выгнали с работы за пьянку, суетился, словно хорек в курятнике: порывисто хватал хрустящие купюры, бестолково совал их в свою кучку, которая, когда он жадно проглатывал содержимое очередной рюмки, снова рассыпалась. Под столом затаилась небольшая собачонка с грязно-белой свалявшейся шерстью. Ворча и обиженно потявкивая, когда кто-либо из участников дележа наступал ей на хвост или лапы, она проворно хватала острыми зубами остатки рыбы, которую гости кидали под стол. Комнату освещала лишь одна лампочка, повисшая на мохнатом от пыли электрошнуре. Видно было, что здесь давно не убиралось: в углу валялись пустые бутылки, по занавескам ползали скопища мух, на запыленном пианино, около окна, стояли немытые тарелки и закопченный чайник.
