Елена Крюкова - Золото
Ирена смотрела, как щеки Кайтоха покрываются красными пятнами. Он входил в раж. Она испугалась, как бы его не хватил удар. Он уже выкрикивал, как пьяный. Слепая, ощупывая обе золотые маски, слушала морщась, напряженно.
– Пятьдесят веков или даже больше!.. Господа, приценивайтесь!.. Уникальны в показываемом собраньи сокровищ две золотые маски царя и царицы! Думаю так, что на сегодняшний день это – самые дорогие сокровища из найденных в раскопках древних поселений! Распродажа впереди, мы намеренно не называем сегодня цены… вы свободны в выборе!.. Вы можете облюбовать любой предмет из уникальной, потрясающей коллекции, о которой современный крупный ученый, светило науки, сказал просто и точно: она – бесценна!.. облюбовать, запомнить, полюбить, и он на распродаже – ваш!..
Ирена видела, как слепая жалко улыбнулась, кладя руку на лоб золотой царицы и беспомощно вертя головой, одними губами призывая карлика.
– Жизель Козаченко, – сказал за спиной Ирены жесткий, с подхрипом, голос. – Бедная. Ослепла после покушенья. В нее и Козаченко стреляли, когда они ехали в машине из театра. Ему – с гуся вода, ей попали в голову, пуля повредила зрительный нерв. Считай, отделалась легким испугом. Сейчас бы лежала в могилке. Карлика таскает повсюду с собой. Как собаку-поводыря. Хороший оклад у мальца, пристроился. Как сыр в золотом масле катается. Да Козаченко глядит сквозь пальцы на то, что карлик с его женушкой по ночам кувыркается. Чем бы слепое дитя ни тешилось…
Ирена почувствовала дурноту. Темнота подкатила к ее горлу, к ее глазам. Воздуха, надо глотнуть воздуха. Скорее на воздух. На балкон. Выбежать!
Она неверными шагами, еле удерживаясь на высоких каблуках, пошла к балкону. Краем косящего глаза она увидела, как ее муж подошел к своему врагу.
– Ну как, синьор Армандо?..
– Отлично, синьор Кайтох. Все идет как по маслу. Я и не предполагал такого успеха. Публика просто не отрывается от витрин. Вцепились, как клещи. Шутка ли сказать – самые грандиозные сокровища, извлеченные из земли за последние сто лет, со времени раскопанной юродивым Шлиманом Трои! Гляди, гляди, Вацлав, как мадам Бирман-то впилась в золотой кувшин… как пиявка!.. Все, считай, они у нас в кармане. Послушай, заниматься… – Бельцони наклонился к его уху, к розовой залысине. – Заниматься кражей древностей гора-а-аздо выгодней, чем пошлой наркотой или «живым товаром»… ты не находишь?..
Кайтох удовлетворенно осмотрел гудящий зал. Денежная мафия жужжала, как улей; господа наклонялись над витринами, придирчиво разглядывали золото, стучали по стеклу пальцами, вертели головами, улыбались, скалились, воздевали руки, искривляли задумчиво брови. Кайтох сделал верный ход. Он заинтриговал всех. Он не назвал ни одной цены. Думайте что хотите, господа. Это – тайна. Вы сами видите: сокровища – подлинные. И цены будут подлинные тоже. Немного погодя, потерпите.
– Нахожу, Армандо. Я всегда нахожу в мире то, что плохо лежит. Я думаю, что скоро политическое благополучье страны будет измеряться стоимостью сокровищ, которые ей удалось не разбазарить, не вывезти вон, не распродать по дешевке тем, что ближе всех, под локтем, окажется с легкими и пустыми денежками… или, напротив, удалось нахально слямзить на стороне и нагло присвоить. Завоеватель всегда прав, Армандо. Ты-то сам ведь знаешь это. – Кайтох измерил Бельцони презрительно-торжествующим взглядом. – Все старо, как мир, Армандо. Моника в Тамани?..
Бельцони сощурился, будто на солнце. Вытащил из кармана портсигар. Выковырял из-под резинки пальцем сигарету.
– Да. Она там.
– Какие находки есть еще?..
– Не хочешь закурить?.. Нет?.. Ты… – Бельцони нервно затянулся колючим дымом «Мальборо». – Ты так следишь за всеми раскопками в России, Вацлав?.. ты просто диктатор какой-то, крокодил, ты египетский бог Себек…
– За самыми стоющими, Армандо. За барахлом я не слежу. Как там у нас… на благословенном Богом юге?.. я, кажется, спросил…
Бельцони понял, что таиться больше нечего. Надо хвастать. Бить под дых и без промаха. Пока идет и гудит вернисаж, надо послать Вацлава в нокаут и сделать его. Пусть он знает, что он, Бельцони, перехватил инициативу. Что сведенья – у него, так же, как и женская маска. И будь он проклят, потомок Макиавелли и Казановы, если он не получит здесь и сейчас того, что по праву, по законному праву целой жизни, посвященной грабежу сокровищ, принадлежит ему.
«Твое право первой ночи, – зло думал Кайтох, вдыхая дым горящей в зубах Бельцони сигареты. – Ты ошибся, макаронник. Оно мое».
– Отлично, Вацлав. Просто маньифико, мольто бене. Они откопали недурной меч. Моника думает, что царский. Моника телеграфировала мне, что съездит в Керчь, отсканирует фотографии меча и отправит мне сюда, в Москву, e-mail с картинками с машины ее керченского дружка.
– Дай сигарету. – Кайтох протянул руку. – Ты не ревнуешь?..
– К кому, Вацлав?.. Моника, старая сивая кляча, может спать хоть со всем миром. Она же делает это ради меня. – Бельцони любовно искривил губы, втягивая дым. – Она же моя милая мамочка, Вацлав, это же столько заботы, я тебе не могу передать. Что бы я в жизни делал без Моники. Благодарю судьбу, когда я встретил ее у Понто Риальто, американскую белобрысую дуру…
Так, все хорошо. Все правильно. Он ее обожает. Пора. Давай.
– Ты будешь так же благодарить судьбу, Армандо, если вдруг Монику нежно уберут из твоей жизни?
Бельцони побледнел. Он понял сразу. Он был парень из понятливых.
– Кто?..
– Неважно, кто. Тот, кто хорошо стреляет. Тот, кто любит всласть помучить бабу, прежде чем выстрелит ей сначала в живот, потом в рот из хорошего смазанного кольта.
Бельцони белел прямо на глазах. Кайтох подумал – он сейчас грянется в обморок.
– Хочешь маску… да?..
– Это ты хочешь Монику… за маску и заодно за меч, так?.. Я верно тебя понял, дружище?..
Они скрестили взгляды. Кайтох думал – он обратится в пепел под жалко, умалишенно горящим, проклинающим взглядом Армандо.
Господа в смокингах, дамы в боа и пелеринах, в длинных парчовых и шелковых платьях, с веерами в руках, в черных светонепроницаемых очках и в равнодушно отблескивающих контактных линзах, с морщинистыми, как у черепах, веками и щеками и с роскошными бело-розовыми плечами, в галстуках-бабочках, с низками слепящих алмазов и винно-красных гранатов на шеях и запонками в обшлагах, что стоили миллион долларов, склонялись над сокровищами, шуршали и гудели, смеялись и ворчали, спорили и вздыхали, подозревали и приценивались. Люди ко всему приценились. Они уже все купили глазами – все, что лежало на чернобархатных витринах. И слепая Жизель, жена богача Козаченко, тоже приценилась. Ей больше всего на свете понравилась золотая маска царицы. Она была нужна ей превыше всего в мире.
