Константин Фарниев - Паутина
Несмотря на успокоительную тональность этих выкладок Ягуара, тревога продолжала держать его в своей власти. Время от времени она обретала конкретное содержание в виде четкого и опасного предположения, которое как-то внезапно формировалось бог весть из чего и без участия воли Павла и захватывало его сознание. Тогда он испуганно вздрагивал и, подчиняясь больше инстинкту, чем сознательному желанию, начинал беспорядочно рыскать мыслями в поисках доводов, которые опровергали бы опасное предположение. В такие моменты его можно было бы сравнить с человеком, который, подчиняясь чужой силе, уходил внезапно без запаса воздуха под воду и тут же принимался работать беспорядочно руками и ногами, чтобы поскорее всплыть и глотнуть спасительного воздуха. Это ему удавалось, и тревога уходила вглубь, где оседало все, что не вписывалось в оптимистические прогнозы Ягуара, чтобы через какое-то время опять, подобно магниту, собрать вокруг себя тяжелые, как железо, крупицы сомнений, неуверенности и страха, и снова окунуть Ягуара с головой в омут отчаяния и обреченности.
Чего он так паникует! Откуда в нем появляется это опасное предположение, что милиция пронюхает о его настоящем происхождении и обо всем другом — настоящем! У них нет никаких подозрений на этот счет. Все будет нормально. Его будут искать совсем не там, где надо. Он для них — дезертир Кикнадзе из Кутаиси, и не более. Павел усмехнулся, в глазах его мелькнула озорная искорка: кто бы мог предположить в нем трусливого зайца. Нет, Ягуар не заяц. Но чтобы быть в выигрыше, нужно предполагать плохое и быть готовым на отпор, на неожиданный ход, на то, чтобы в любой ситуации оказаться умнее, расторопнее своих противников.
Рука Ягуара нырнула за пазуху, пальцы нашли рифленую ручку нагана. Пока у него есть оружие, а в нем патроны, он свободен. Павел положил наган на колени, ласково провел ладонью по стволу. Как удачно подвернулся им молоденький лейтенант — недавний выпускник училища. Ягуар знал его: лейтенант был заместителем командира комендантского взвода. Как по-детски откровенно изумился он, увидев на стройплощадке в сумерках двух мужчин в одежде зеков — так в лагере называли заключенных, без охраны. Пожалуй, это было последнее сознательное чувство, которое испытал лейтенант в своей недолгой жизни. Наверное, потом он ощутил еще и боль, когда Ягуар, он был на целую голову выше офицера, стиснутыми в один кулак руками сверху вниз со всего маха ударил лейтенанта по голове. Вряд ли потом тот почувствовал, как жесткие пальцы зека сошлись на его тонкой, по-детски хрусткой шее. Павлу и сейчас почудилось, будто пальцы его вновь ощутили теплое, податливое горло лейтенанта.
— Кайф щемишь? — услышал Павел.
Это Хорек, проснувшись, вышел из своего «купе». Лицо Маринина за эти годы сильно изменилось. И дело было не только в том, что возраст огрубил его черты. В отношениях между отпетыми уголовниками было столько жестокости, насилия, лжи, подлости, что все это до предельной выразительности обозначило в лице Хорька истинные, глубинные свойства его натуры: злобность, лицемерие, трусость, беспощадность… Они таились в мелких и жестоких морщинах в уголках губ, в губах — тонких, затвердевших своей неспособностью сложиться в открытую и добрую улыбку, в глазах тусклого оттенка, исключающего всякий намек на то, что они могут выразить простые, неопасные для человека чувства. Неопределенность цвета и формы бровей еще более выделяли свинцово-тяжелый взгляд Василия. Он заметно окреп, раздался в плечах и уже не казался таким тщедушным и малосильным, как раньше. Будь сейчас с ним рядом Сова, вряд ли он рискнул бы запросто замахнуться на Хорька, как он делал это прежде.
Маринин сел рядом с Кикнадзе, приложился пальцами к дулу нагана, который Ягуар продолжал держать на коленях, и будто приобщился к тому, о чем думал сейчас Павел.
— Заруби себе на носу, Хорек, — нарушил молчание тот, — что ты уже не зек, а свободный советский гражданин, говорящий на нормальном русском языке, а не на жаргоне уголовников. Никаких кайфов, лягавых, хавир, ксив, малин, кичманов и прочая, прочая. Переведу тебе твою фразу, как ты должен был ее сказать: «Тебе хорошо?» Ты же об этом у меня спросил? Так старайся и говорить.
Ягуар запустил руку под крышку лежавшего рядом с ним темно-коричневого чемодана.
— На, посмотри на себя в зеркало, — протянул он Хорьку продолговатое карманное зеркало.
Василий взял его и тупо уставился в свое отображение.
— Какой же ты уголовник? — с беззлобной иронией продолжил Павел. — Ты нормальный советский труженик. Правда, небритый и без документов, и помятый, но зачем нам документы? А здесь у нас, — хлопнул по крышке чемодана ладонью Ягуар, — все есть для того, чтобы побриться и приодеться, за что тебе большое спасибо, — шутовски поклонился Хорьку Павел. В этот вагон они сели в Ростове, но прежде Хорек «увел» у двух мужчин чемоданы.
— Так что привыкай, генацвале, к нормальному языку, нормальному обращению с людьми на… людях, — добавил через паузу Ягуар и ухмыльнулся.
Василий одобрительно хмыкнул, по достоинству оценив юмор Павла.
Поезд начал резко замедлять ход и через две-три минуты остановился.
Павел глянул на свои наручные часы. Шел уже пятый час дня. Остановка поезда не встревожила беглецов. Они спрятались в этом вагоне еще до того, как он был опломбирован железнодорожниками, и знали, что груз идет до самого Баку, о чем шел разговор при опломбировании.
— Ехать нам, Вася, еще долго, так что давай отдыхать, набираться сил, дел у нас впереди много. Ох, весело же мы с тобой заживем на свободе! — даже зажмурился от приятных перспектив Павел. Хорек снова одобрительно хмыкнул, но лицо его тут же стало озабоченным.
— Может, все-таки не будем рисковать, сорвемся раньше? — спросил он.
— Нет, жестко бросил Ягуар. — На это они и рассчитывают. В таких ситуациях лучше действовать нестандартно, Васек.
— Недаром там тебя звали профессором, — крутанул головой Хорек. — Чешешь, как по писаному, чисто интеллигент. И откуда слова такие находишь: нестандартно, ситуация… Кто послушает тебя, подумает…
— И правильно подумает, — прервал Хорька Ягуар. — А ты хочешь, чтобы от нас за километр несло уголовщиной? Много ли мы будем тогда стоить? Поэтому, Хорек, никакой уголовщины, — усмехнулся Павел. — Вода осталась? — тут же деловито спросил он. — Чтобы побриться хорошо, умыться, переодеться и начать представление.
Павел встал и с наслаждением потянулся, от чего сухощавое, стройное тело его, по-кошачьи прогнувшись, будто сбросило с себя тяжкий груз и заявило о своей готовности долго еще быть ловким, сильным, упругим.
