Пьер Бенуа - Соленое озеро
— Я никого не боюсь, — сказал, готовый заплакать, Рэтледж.
— Это естественное чувство для американского офицера, — подхватил Камминг. — Я совсем не противник храбрости. Но она совершенно ни к чему, раз предмет, ради которого пускаешь ее в ход, не достоин этого.
Лейтенант не мог дольше слушать.
— Я помню, господин губернатор, что миссис Ли приглашала вас к себе и бывала у вас.
— Она бывала у меня, — сказал губернатор. — Но так как она вышла замуж за человека, готовящегося занять высшее положение в мормонской церкви, то, хотя меня обвиняют в пристрастии к этой секте, надо думать, что больше она у меня бывать не будет.
— Что вы хотите этим сказать?
Губернатор взглянул на него с грустной улыбкой.
— Дитя, — повторил он, — дитя! Какая жалость, когда имеешь счастье быть женихом такой чудной девушки, как мисс Регина Сполдинг...
— Оставьте, пожалуйста, в покое мою невесту, — закричал, начиная терять самообладание, Рэтледж. — Не о ней теперь речь идет.
— Другая недостойна вас, — с силой сказал Камминг.
— Вы ответственны за ее несчастье, — пробормотал Рэтледж со слезами на глазах.
Губернатор Камминг сделал очень серьезное лицо.
— Ночь, целую ночь я упрекал себя в том, в чем вы меня сейчас упрекнули. Часов в десять вечера эта несчастная позвонила у подъезда губернатора. Мне доложили об этом. С минуту у меня было искушение принять ее. Потом я подумал, что закон мормонов запрещает порядочным женщинам выходить ночью на улицу. Приняв в этот поздний час миссис Гуинетт, я становлюсь соучастником в ее вине; более того: я самого себя выставляю как бы принимающим участие в одной из тех мелких супружеских ссор, в которые посторонним — вы впоследствии узнаете это, милое дитя мое, — и он многозначительно улыбнулся, — лучше не вмешиваться. Как бы там ни было, я не принял ее. Ночь, как я вам сказал, принесла мне волнения, принятые мною за угрызения совести. Но утром я с грустной радостью убедился, что я не ошибся в отношении исполнения моего долга.
Он подошел к письменному столу, достал из него папку и, перелистывая документы, вернулся к своему гостю.
— Хотите прочесть? — спросил Камминг.
— А что это такое? — уныло спросил Рэтледж.
— Это рапорт полиции, — ответил губернатор. — Рапорт полиции относительно того, как несчастная женщина, покинув порог моего дворца, провела ночь.
Рэтледж с ужасом оттолкнул руку губернатора.
— Понимаю ваше горе, — сказал Камминг. — Но вам надо знать... надо. Вы меня еще поблагодарите за это. Итак, скажу вам, что эту ночь, когда я не принял ее, несчастная провела в позорном доме — вы понимаете меня? И вышла оттуда только на рассвете. Хотите прочесть рапорт? Нет? Понимаю вас. Но она погибла для вас, совсем погибла.
Часа в два лейтенант принял мистера Дайира, за которым послал губернатор. Никогда еще почтенный негоциант этот не имел дела с уполномоченным, менее сведущим в интересах, которые представлял. Мистер Дайир не преминул, конечно, воспользоваться этим...
В три часа губернатор Камминг сказал Рэтледжу:
— Вам пора уезжать.
Рэтледжем овладело сильное волнение.
— Что я скажу им? Что я скажу им? — бормотал он.
— Кому? — с кроткой улыбкой спросил губернатор. — Я думаю, что никто в лагере не знает об истинной цели вашего путешествия.
— Я говорю о своих вестовых, — краснея, сказал лейтенант. — Они очень преданы мне. Они ждут на берегу Иордана.
— А! — спокойно сказал Камминг. — Вы им скажете, что прождали около двух часов эту особу, а она не явилась на назначенное место свидания.
Наступило молчание. Надвигался вечер.
— Вы дали мне честное слово американского офицера, что в четыре часа будете уже на дороге в лагерь! — сказал, наконец, Камминг.
Рэтледж машинально ответил:
— Я дал вам слово.
— Хорошо, — сказал Камминг, — я прикажу проводить вас до места.
На пороге ротонды он пожал ему руку.
— Счастливого пути, и помните, что в этом деле у вас останется некто, кто не забудет вас, когда сюда прибудут представления Джонстона о производстве в высший чин... они, проходят через этот дом, — смеясь, закончил он.
Четверть часа спустя Рэтледж и оба солдата сидели в седлах. Сначала они ехали галопом, потом пустили лошадей рысью, затем перешли на шаг. Не нужно было слишком рано являться в лагерь.
Поднялась луна. Она блестела на пустых стременах кобылы, предназначенной генералом Джонстоном для Аннабель.
Прошло, может быть, с месяц с тех пор. Аннабель в этот вечер находилась одна в кухне и чистила овощи на завтра. На улице был страшный холод. Кухня освещалась только пламенем очага, у которого сидела молодая женщина.
В дверь скромно постучали.
— Войдите, — сказала она надломленным голосом.
Дверь отперлась.
— Брат Джемини, вы здесь? — спросил кто-то.
Аннабель встала. Она задрожала, узнав пришедшего.
То был Гербер Кимбелл, самый страшный в Соленом Озере после Брайама Юнга человек, доверенный и тайный исполнитель воли президента Церкви, тот, чьим именем пугали детей и которого боялись, как дьявола, даже высшие сановники.
Маленький бледный и тихий старичок, он наводил ужас одним своим взглядом. Манеры были у него самые вежливые на свете.
— Нет, брат Гербер, его нет, — дрожа, ответила Аннабель.
Но маленький человечек уже хлопнул себя, смеясь, рукой по лбу.
— Я — дурак, право дурак. Брат Джемини, ведь в скинии — ей-богу! — со старшинами и с апостолами. Я забыл, что как раз сегодня в церкви большое собрание. Но тогда мне, конечно, можно будет поговорить с сестрой Сарой?
— Ее тоже нет, — сказала Аннабель. — Она у своих родителей и вернется домой очень поздно, а может быть, и заночует там.
— Досадно, очень досадно, — сказал Кимбелл.
Говоря, он все ближе подходил к ней.
— Вы, значит, одна, сестра Анна, совсем одна?
— Да, — отступая, сказала она.
Но он уже схватил ее за руку.
— В таком случае следуйте за мною! — повелительно шепнул он ей. — И скорее!
Он даже не дал ей времени накинуть плащ. Была гололедица. Они шли так быстро, что она несколько раз чуть не упала.
Наконец они прибыли к огромному дому, в котором Аннабель с ужасом узнала дворец президента Церкви.
Через заднюю дверь, выходящую в сад, проникли они внутрь дома.
— Подождите меня здесь, — сказал Кимбелл, оставив ее одну в коридоре.
Скоро он вернулся.
— Войдите.
В этой комнате, меблированной почти роскошно, сидели двое мужчин. Они спокойно беседовали, расположившись в креслах по обе стороны стола, заваленного бумагами и освещаемого громадной лампой с зеленым абажуром.
Первый из этих мужчин был лицом к двери. Свет лампы вполне освещал его огромное бритое лицо. Аннабель узнала Брайама Юнга.
