Брет Гарт - Кресси
— Благодарю, — сказал Форд. — А теперь, джентльмены, может быть, вы скажете мне, кто из вас вломился ночью в школу, сломал замок моего стола и выкрал мои бумаги? Если этот человек находится здесь, я хотел бы сказать ему, что он не только вор, но еще трус и подлец, ибо это были письма женщины, которую он не знает и знать недостоин.
Если он надеялся, что ему удастся затеять ссору с кем-то одним и вверить свою жизнь игре случая в поединке, то он ошибся. Его неожиданная речь произвела впечатление и даже привлекла внимание стоявших за окнами, но Харрисон твердыми шагами приблизился к нему и сказал:
— Это дело терпит. А пока что мы собираемся взять вас вместе с вашими письмами и выкинуть за пределы поселка Индейцев Ключ. Можете вернуть их этой женщине или этой твари, что вам их прислала. Мы считаем, что для учителя нашей школы вы чересчур легко и свободно распоряжаетесь такими делами. И нам вроде ни к чему, чтобы вы давали нашим детям такое образование. Так что, хотите добром ехать, можете идти и садиться на лошадь, что мы с собой привели. А не хотите добром, мы вас все равно на нее усадим.
Учитель обвел их быстрым взглядом. Он уже успел заметить, что лошадь в поводу, стоящая на дворе, привязана кожаным ремнем к седлу одного из всадников, так что спастись бегством в пути ему не удастся. Успел он подумать и о том, что у него нет никакого оружия, чтобы защититься или хотя бы затеять схватку и погибнуть, избегнув позора. У него не оставалось ничего, кроме ясного звучного голоса.
— Вас двенадцать против одного, — сказал он спокойно. — Но если среди вас найдется один человек, у которого хватит духу выйти и обвинить меня в том, в чем вы осмеливаетесь обвинять меня только все сообща, я скажу ему, что он лжец и трус, и я готов подтвердить это с оружием в руках. Вы без суда и следствия выносите мне приговор, хоть мне даже не сказано, кто мои обвинители; вы явились сюда, чтобы, презрев закон, отстоять свою честь, мне же боитесь предоставить возможность защитить мою хотя бы теми же беззаконными средствами.
Среди вошедших снова поднялся смутный ропот, но главарь решительно шагнул вперед.
— Ладно, хватит с нас твоих проповедей. Теперь нам нужен ты сам, — сказал он грубо. — Пошли.
— Постойте, — раздался сиплый голос. Он принадлежал человеку, до сей поры неподвижно и молча стоявшему среди остальных. Взоры всех обратились к нему, он медленно стянул с лица маску.
— Хайрам Маккинстри! — с удивлением и даже опаской воскликнули все.
— Я самый, — ответил Маккинстри, тяжело и решительно выступая вперед. — Я присоединился на перекрестке к этой депутации вместо брата, хотя вызов был ему. По-моему, это все равно, а может, даже к лучшему. Потому что я намерен избавить вас от забот об этом джентльмене.
Тут он в первый раз поднял сонные глаза на учителя, одновременно становясь между ним и Харрисоном.
— Я намерен, — продолжал он, — поймать его на слове и дать ему возможность держать ответ с ружьем в руках. А так как у меня вроде бы здесь, как ни поверни, прав больше, чем у всякого, я намерен сам выйти против него. Может, кому это и не понравится, — медленно продолжал он, поворачиваясь к долговязой фигуре, издавшей злобное восклицание, — может, кому больше по вкусу сводить личные счеты вдесятером против одного, но даже если и так, все равно первое слово за тем, кто всех больше понес урону, а это как раз я и есть.
С медлительной нарочитостью, исполненной для ропщущих двойного смысла, он протянул учителю свой дробовик и, не глядя ему в глаза, проговорил:
— Пушка, сэр, вроде вам знакомая, но если она вам не по руке, любой из этих джентльменов, я думаю, будет настолько любезен, чтобы предложить вам на выбор свою. И нет нужды далеко скакать, чтобы разрешить это дело; я назначаю провести все через десять минут вон в тех кустах.
Каковы бы ни были чувства и намерения остальных, право Маккинстри на первенство в поединке слишком глубоко коренилось в их традициях, чтобы его оспорить; а то обстоятельство, что учитель теперь вооружен и Маккинстри с револьвером не замедлит выступить на его стороне в защиту своих прав, устраняло всякую возможность возражений. Все молча расступились, пропустив Маккинстри с учителем, и медленно вышли вслед за ними на крыльцо. За эти несколько мгновений Форд успел тихо сказать Маккинстри:
— Я принимаю ваш вызов и благодарю за него. Вы не могли бы оказать мне большей услуги — виноват я перед вами или нет. Я только хочу, чтобы вы мне поверили: ни сейчас, ни раньше я ничего дурного вам не сделал и не сделаю.
— Ежели вы хотите этим сказать, сэр, что не ответите на мой выстрел, то это вы напрасно и зря. Это вам не поможет с ними, — сказал он, указав через плечо покалеченной рукой, — и со мной тоже.
Но твердо вознамерившись не стрелять в Маккинстри и слепо цепляясь за эту, очевидно, последнюю в своей бестолковой жизни мысль, учитель молча шел дальше, покуда они не достигли кустарника, окаймлявшего вырубку.
Несложные приготовления были скоро закончены. Противники, вооруженные дробовиками, должны были стрелять по знаку с восьмидесяти шагов, а затем, идя навстречу друг другу, продолжать перестрелку из револьверов, пока один из них не упадет. Выбор секундантов свелся к тому, что старший Харрисон выступил от лица Маккинстри, а интересы учителя после минутной заминки вызвался представлять некто долговязый и тощий, уже упомянутый выше. Занятый другими мыслями, Форд не обратил внимания на своего неожиданного приверженца, а остальные решили, что этот человек вымещает только что полученную от Маккинстри обиду. Учитель машинально принял из его рук ружье и вышел на позицию. Впрочем, он заметил и вспомнил впоследствии, что его секундант остался стоять за толстой сосной, отмечавшей справа край дуэльной площадки.
Справедливость требует отметить, что вопреки укоренившейся теории в этот критический момент своей жизни Форд не оглядывал в последний раз прожитые годы в яркой вспышке раскаяния или нежности, не поручал свою душу всевышнему творцу, а просто был целиком захвачен настоящим мгновением и занят единственной мыслью: только бы не выстрелить в противника. И если что-либо может сделать его поведение еще ошибочнее с точки зрения теоретической, то прибавим, что он испытывал некое восторженное чувство гордости собою и положительно считал себя не только молодцом, но и прямым героем, о котором оставшиеся в живых еще когда-нибудь пожалеют!
— Джентльмены готовы? Раз-два-три — пли!
Выстрелы прозвучали одновременно — совпадение было настолько полным, что учителю даже показалось, будто его ружье, направленное в небо, сделало двойной выстрел. Легкая завеса дыма поднялась между ним и его противником. Форд был невредим, тот, очевидно, тоже, ибо снова прозвучала команда:
