Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)
Толпа остановилась у палисадника Шерборна. Она кишела, точно муравейник. От шума и гула можно было оглохнуть. Это был маленький дворик футов в двадцать.
— Снести забор! Снести забор! — крикнул кто-то.
Раздался треск, крики, забор упал, — и толпа хлынула за ограду, словно морская волна.
В эту минуту Шерборн показался на крыльце своего дома, с двустволкой в руках, и остановился неподвижно, совершенно спокойно и хладнокровно, не говоря ни слова. Шум умолк, и живая волна подалась назад.
Шерборн не раскрывал рта, стоял тихо и смотрел вниз. Тишина была такая страшная, что становилось жутко. Шерборн окинул толпу взглядом; встречаясь с этим взглядом, люди старались выдержать его, но не могли: все потупляли глаза в смущении. Но вот Шерборн усмехнулся, — не веселым смехом, а таким мрачным, от которого становится не по себе, — точь-в-точь как будто ешь хлеб с песком.
Потом он сказал тихо и гневно:
— И будто бы вы можете казнить кого-нибудь! Право, смешно подумать, что у вас найдется смелости казнить самосудом мужчину! Если вы настолько храбры, чтобы обмазать дегтем и вывалять в перьях какую-нибудь бедную, беспомощную женщину, которая попадется вам в лапы, то напрасно воображаете, что у вас хватит удали наложить руки на мужчину! Нет, мужчина не подвергнется никакой опасности во власти хоть десяти тысяч людей вашего сорта, покуда светит дневной свет и покуда вам не удалось обойти его сзади.
Разве я вас не знаю? Я достаточно изучил вас. Я родился и вырос на Юге, жил и на Севере; так что я знаю народ во всей стране. Средний человек непременно трус. На Севере он позволит кому угодно наступить себе на ногу, а потом идет домой и молит Бога даровать ему смирение, чтобы снести обиду. На Юге один человек, сам, без всякой помощи, остановил среди бела дня дилижанс, полный людей, и ограбил их. Ваши газеты величают вас храбрым народом, вот вы и вообразили, будто вы храбрее всякого другого народа, а на деле вы ничуть не храбрее других.
Почему присяжные не приговаривают убийцу к повешению? Они боятся, чтобы друзья казненного не застрелили их сзади, из-за угла, в потемках. Ведь сами они поступили бы точно так же.
И вот ваши судьи всегда оправдывают; а потом какой-нибудь смельчак, настоящий мужчина, идет ночью с сотней замаскированных трусов позади себя и творит самосуд над негодяем… Ваша ошибка в том, что вы не привели с собой настоящего мужчину, — это одна ошибка, а другая — та, что вы пришли не ночью и не надели масок. Вы привели с собой только полумужчину — Бека Гаркнесса; и если бы он не подзадорил вас, ничего бы и не было. Вам вовсе не хотелось идти сюда. Средний человек не любит ни волнения, ни опасности. Вы не любите волнений и опасностей. Но если такой полумужчина, как вон этот Бек, крикнет: «Казнить, казнить его!», то вы уже боитесь отступить, вы боитесь, что вас назовут настоящим вашим именем — трусами, — и вот вы начинаете горланить, хватаетесь за полы этого полумужчины и несетесь как исступленные, грозя наделать бог весть каких великих подвигов! Самая жалкая вещь — это чернь; войско — та же чернь, оно сражается не с природной храбростью, а с той храбростью, которую придает им сознание их численности и которую они заимствуют у своих офицеров. Но чернь, не имеющая мужественного предводителя во главе, совершенно ничего не стоит. Ну а теперь вам остается одно: поджать хвосты и забраться в свои норы. Если мне суждено быть казненным судом Линча, то это произойдет ночью, по обычаю южан, и когда придут палачи, они наденут маски и приведут с собой настоящего мужчину. Теперь отправляйтесь-ка восвояси и захватите с собой своего полумужчину!..
С этими словами Шерборн перебросил ружье через левую руку и взвел курки.
Толпа сразу отхлынула назад и рассыпалась в разные стороны, а Бек Гаркнесс улепетывал за другими, с жалким, униженным видом. Я бы мог остаться, если б захотел. Но я не захотел.
Я отправился к цирку и бродил у задней стороны палатки, покуда не ушел сторож, а потом без церемоний нырнул под парусину.
Положим, у меня была золотая монета в двадцать долларов и еще кое-какая мелочь, но я решил лучше сберечь их на черный день: кто знает, что может со мной случиться — так далеко от дома, между чужих людей? Надо быть очень осторожным. Я не прочь просадить деньги на цирк, когда нет другого способа туда попасть, но я не вижу надобности тратить их попусту.
Это был настоящий, чудеснейший цирк Более великолепного зрелища себе и представить нельзя: все ездили на конях попарно — кавалер с дамой; мужчины, в одном нижнем белье и фуфайках, без башмаков и без стремян, сидели на седлах подбоченясь, удивительно ловко и непринужденно — их было человек двадцать, — а все леди были писаные красавицы, настоящие королевы, и разодеты в костюмы, сплошь усыпанные алмазами, которые должны стоить, по крайней мере, миллион долларов. Поразительное зрелище! Я отроду не видывал ничего подобного. А потом все они по очереди встали на седлах и поехали по кругу, грациозно покачиваясь: мужчины казались такими статными, стройными, а розовые юбочки дам развевались у них вокруг бедер, делая их самих похожими на красивые зонтики.
Но вот они начали скакать все быстрее и быстрее; потом заплясали, стоя на одной ноге, а другой дрыгая в воздухе; на бегу лошади наклонялись все больше и больше, а берейтор все ходил кругом, хлопая бичом, и покрикивал: «ги! ги!», между тем как клоун отпускал уморительные шутки. Наконец, все наездники выпустили из рук поводья, дамы подбоченились, джентльмены сложили руки на груди, а лошади поскакали еще быстрее. Тогда каждый по очереди стал соскакивать вниз на арену и раскланиваться так любезно, как я еще не видывал, а потом все скрылись за занавеской, один за другим. Публика стала бить в ладоши, кричать и бесноваться.
Во все время представления артисты показывали самые удивительные фокусы, а клоун так кривлялся, что чуть не уморил всех со смеху. Хозяин цирка не мог открыть рта, чтобы тот сейчас же не поднял его на смех с самыми забавными прибаутками. И как это ему удавалось придумывать столько шуток зараз, да так быстро, неожиданно, — просто понять не могу! Я бы не придумал столько за целый год.
Вдруг какой-то пьяный стал пробираться на арену, хвастаясь, что он умеет ездить не хуже всякого другого. Все его уговаривали, старались удержать, но он и слушать не хотел; между тем все представление остановилось. Публика кричала и поддразнивала удальца, это подзадорило его еще пуще, и он окончательно пришел в азарт; народ тоже расходился, многие бросились со скамеек вниз на арену, приговаривая: «Долой его! Вон!» Две-три женщины принялись даже голосить. Тогда хозяин цирка произнес вроде маленького спича: «дескать, он надеется, что дело обойдется благополучно, беспорядков не будет, и если этот господин обещает не шуметь больше, то он, пожалуй, позволит ему поездить верхом, только бы он сумел удержаться на лошади». Все рассмеялись и согласились, а пьяный полез на лошадь. Только успел он усесться, как в ту же минуту лошадь под ним стала беситься, метаться во все стороны, скакать и кружиться; двое из рабочих цирка так и повисли на уздечке, стараясь удержать ее, а пьяный уцепился за гриву и при каждом прыжке ноги его взлетали в воздух. Толпа повскакала с мест, кричала, хохотала до слез. Наконец, как ни старались рабочие цирка, лошадь таки вырвалась и понеслась вокруг арены, словно вихрь, а этот дурак лежал ничком на седле, цеплялся за гриву и свешивал до земли то одну ногу, то другую. Народ так и покатывался со смеху! Но, на мой взгляд, это вовсе не казалось забавным. Я весь дрожал, видя, в какой он опасности. Но скоро он вскарабкался на седло как следует, ухватил кое-как уздечку, пошатываясь из стороны в сторону; не прошло минуты, как он уже вскочил на ноги, выронил уздечку и встал как вкопанный! А лошадь продолжала скакать во весь опор. Он стоял на коне, покачиваясь так непринужденно и ловко, словно никогда в жизни и не бывал пьян, — и вдруг принялся сбрасывать с себя платье! Сюртуки, жилетки так и летали по воздуху; представьте, он сбросил их семнадцать штук! И вот очутился он перед нами, стройный, красивый, разодетый так нарядно и прелестно, как я еще отроду не видывал; он помахивал над лошадью хлыстиком, наконец, соскочил с нее на полном скаку, ловко раскланялся и вприпрыжку побежал в уборную. А публика-то так и ревела от удовольствия и удивления!
