Николай Далекий - Не открывая лица
— О, да! Пожалуйста! — почти в один голос воскликнули лейтенант и майор. — Проходите в вагон, как раз в нашем купе есть свободная полка.
Лейтенант суетливо, точно боясь, что девушка почему-либо передумает и направится в другой вагон, открыл перед ней дверь, и все четверо вошли в коридор. Купе офицеров было первым от тамбура. Одна из верхних полок была свободной, но майор тут же, галантно поклонившись девушке, заявил, что фрейлейн будет предоставлено нижнее место, которое он занимал раньше, а он с удовольствием займет верхнюю полку.
— Тем более, что мы с лейтенантом, как авиаторы, привыкли парить в высоте, — добавил он с улыбкой и засмеялся собственной остроте.
Сейчас же с нижней полки была убрана постель. Девушку попросили присесть. Она сняла платок и уселась поудобнее. Офицеры сели напротив.
И тут-то наступило то неловкое молчание, которое всегда возникает в подобных случаях. Офицеры, улыбаясь, смотрели на девушку. Майор еще в тамбуре застегнул мундир на все пуговицы и сидел, картинно выпячивая грудь. У него было румяное лицо с твердым квадратным подбородком, голубые, чуть на выкате глаза, тщательно зачесанные светлые волосы, с косым пробором, скрывавшие еле заметную лысину. Лейтенант глуповато хлопал белобрысыми ресницами и смотрел на девушку своими водянистыми глазами, не скрывая восхищения. На тонких губах гестаповца играла неопределенно вежливая улыбка, но блестящие глаза его беспокойно бегали, схватывая каждое движение неожиданной спутницы. И за всем этим — за благодушием майора, восхищением лейтенанта, настороженностью гестаповца — таился вопрос: “Кто же ты такая? А ну-ка расскажи. Мы ждем объяснений”.
Девушка, точно не выдержав пристальных взглядов мужчин, смущенно наклонила голову.
— Простите, мы так и не познакомились… — сказала она.
Майор и лейтенант мгновенно вскочили на ноги, и если бы обер-лейтенант чуточку не опоздал, всех троих можно было бы принять за автоматы, движимые одним и тем же механизмом.
— Карл Брюнке, — представился первым майор, молодцевато щелкнув каблуками.
— Отто Вернер, — лейтенант тряхнул головой, и напомаженная, слипшаяся прядь рыжих волос упала на его невысокий лоб, точь в точь как у Гитлера.
— Герман Маурах. — пронизал девушку ласковыми глазами гестаповец.
По мере того, как они представлялись, девушка дарила их улыбкой признательности. Она, точно оценивая боевые заслуги майора, скользнула взглядом по его крестам, кивком головы дала понять лейтенанту, что заметила лестное для него сходство с фюрером, доверчиво покосилась на грозную эмблему гестаповца н улыбнулась ему какой-то особой, таинственной улыбкой, значение которой трудно было расшифровать. И после этого представилась:
— Эльза Нейман.
Снова — вежливые, недоуменные, вопрошающие взгляды, требующие, нет, не требующие, а как бы предлагающие не томить любопытства и поскорее объяснить загадку.
Эльза понимающе, но сокрушенно вздохнула.
— Присядем, господа. Даже при желании быть краткой, я не могу в трех словах объяснить “тайну” Эльзы Нейман. Эго, к сожалению, длинная история…
И, еще раз вздохнув, девушка покорно и как-то скорбно склонила набок голову и начала рассказывать свою, видно, уже порядочно надоевшую ей историю.
Она — внучка немецкого колониста. Вернее — правнучка. Первым, кажется, в 1867 году, переселился из Германии на Украину с группой своих соотечественников ее прадед Карл Нейман. Переселенцы основали в степи поселок, который был назван по имени прадеда — Карловкой. Сейчас это большое село. Прадеда она знает только по фотографии: высокий, красивый старик с пышной бородой и усами. Да, он был простой крестьянин, фермер, но — богатый. Как говорило семейное предание, он так и не научился чужому языку и знал только такие русские слова: “работать”, “лентяй”, “бог подаст”. Умирая, пожертвовал кирхе на орган сто рублей. По тем временам это были большие деньги.
Дедушка говорил по-русски с легким акцентом. Он имел паровую мельницу, много земли, много батраков. Потом (ей в то время было семь лет) к ним в дом пришли люди, в том числе несколько батраков, служивших у дедушки. Они начали переписывать имущество и все говорили “кулак”, “колхоз”. И когда они ушли, дедушка схватился за грудь, пошатнулся, упал. Тогда она впервые узнала, что люди умирают от разрыва сердца. А утром снова пришли батраки, и их семью — отца, мать и ее — маленькую девочку повезли на станцию.
Затем они долго ехали по железной дороге и очутились в большом лесу. Эта была тайга. Снег, лес, долгие ночи и северное сияние. В ту же зиму похоронили отца. Его придушило сосной на лесоразработках, но мать говорила, что он сам наложил на себя руки.
Эльза умолкла на несколько секунд, как бы собираясь с силами, чтобы рассказать о самом тягостном.
— В эту же зиму от воспаления легких умерла моя мать. Это было ужасно! За несколько часов перед смертью она очнулась, подозвала меня к себе и прошептала…
В дверь купе громко и бесцеремонно забарабанили кулаком. “Пожаловал комендант эшелона”, — решил Маурах и с любопытством взглянул на девушку, ожидая увидеть на ее лице выражение испуга или хотя бы легкой тревоги.
Но стук не произвел на Эльзу особого впечатления. Она даже не взглянула на дверь, а только умолкла и сидела, слегка опустив голову, очень печальная.
— Войдите! — крикнул майор.
Дверь приоткрылась, и показалось глупо ухмыляющееся лицо офицера, ехавшего, очевидно, в соседнем купе. Помутневшими, пьяными глазами он окинул спутников Эльзы, затем остановил взгляд на девушке, и улыбка его стала многозначительной. За плечами офицера показались еще несколько пьяных физиономий.
— В чем дело? — строго спросил майор. Офицер лукаво подмигнул майору.
— Тысяча извинений! Мы не знали, что у вас сидит такая очаровательная птичка.
Дверь захлопнулась. В коридоре дружно заржали.
— Продолжайте, Эльза, — сказал майор. — Эти пьяные свиньи оборвали вас на том… В общем, вы рассказывали о смерти своей матери.
— Да, — грустно кивнула головой девушка. — Умирая, мать прошептала: “Помни, милая Эльза, ты — немка и единственная наша наследница… А пока я оставляю тебе только это”. И она попросила, чтобы я сняла с ее шеи крест и надела на себя.
— Вы сохранили крестик? — участливо спросил гестаповец, не спускавший глаз с Эльзы.
— Да, — тихо прошептала девушка. — Вот он.
Она вытащила из-под воротника кофточки золотой крестик строгой формы, висевший на тоненькой золотой цепочке, и прижала его к губам. В ее глазах блестели слезы.
— А как же вам удалось сохранить эту… реликвию? Ведь советские люди почти все поголовно безбожники?
