Любовь Лукина - Искатель. 1993. Выпуск №1
Гонзага поклонился, напоследок одарил незнакомца сердитым взглядом и отбыл, сердито скомандовав Бельтраме и солдатам: «За мной». Те незамедлительно повиновались.
Валентина осталась с Фанфуллой и Пеппе, фра Доминико промыл графу рану, смазал ее целебным бальзамом, наложил повязку. Граф начал было благодарить девушку, но она остановила его, приложив к его губам свои нежные пальчики.
Франческо мог бы многое ей сказать, но присутствие посторонних его сдержало. Впрочем, Валентина все прочитала в глазах графа. По пути в Урбино она в основном молчала и лишь загадочно улыбалась. Девушка сделала Гонзаге выговор за бестактность.
— Как вы могли допустить столь прискорбную ошибку, мессер Ромео? И как вам только в голову пришло назвать этого рыцаря бродягой? Разве вам не бросились в глаза его благородство, красота?..
Не слушая сбивчивых объяснений Гонзаги, девушка погрузилась в раздумье.
Глава 5. Джан Мария
Через неделю после встречи с племянницей Гвидобальдо граф Аквильский, рана которого к тому времени почти зажила, въезжал ранним утром через главные ворота в город Баббьяно. Начальник стражи отдал ему честь и позволил себе заметить, что его светлость очень бледен. Впрочем, гадать о причинах перемены в лице графа не пришлось, ибо на четырех шестах, выставленных над воротами Сан-Бакколо, красовались в окружении вороньей стаи человеческие головы.
Вид этих застывших физиономий, ощерившихся в леденящей душу улыбке и с развевающимися волосами, еще издалека привлек внимание Франческо. Приглядевшись повнимательнее, он понял, что эти головы совсем недавно были на плечах храброго Феррабраччио, Амерпно Америни и еще двух дворян, которых в ту ночь захватили в плен на горной тропе.
Словом, в прошедшую неделю Джан Мария не сидел сложа руки, а допрашивал заговорщиков, после чего пришел к выводу, что с ними все ясно. Тогда он приказал отрубить им головы и выставить на всеобщее обозрение, дабы устрашить тех, у кого в головах могли зародиться подобные мысли.
На какое-то мгновение у графа возникло желание незамедлительно повернуть назад. Но врожденное бесстрашие не позволило ему натянуть поводья лошади, и он продолжил свой путь, отогнав прочь дурные предчувствия. Что известно Джану Марии о его участии в том совещании в пастушьей хижине? Знает ли герцог о том, что ему, графу Аквильскому, предложили сменить кузена на троне Баббьяно?..
Страхи на самом деле оказались напрасными. Джан Мария принял графа с распростертыми объятьями — он всегда прислушивался к мнению Франческо, сейчас же как никогда нуждался в его помощи.
Франческо застал кузена за столом, накрытым в дворцовой библиотеке среди несметных сокровищ искусства и науки. Джану нравился этот зал, но использовал он его отнюдь не по назначению, а для своих низменных утех — герцог питал отвращение к грамоте и мог потягаться в невежественности с обычным деревенским пахарем.
Джан Мария уютно устроился в большом кресле, обитом алой кожей, перед ним же на столе искрились драгоценные хрустальные чаши и кувшины с вином, сверкали золотые и серебряные блюда, полные всевозможных яств. И пахло в библиотеке не лежалой пылью толстых фолиантов, а свежими пряными ароматами.
Несмотря на молодость, Джан Мария уже изрядно располнел и, будучи коротышкой, обещал в скором времени превратиться в настоящего толстяка. На круглом, бледном и обрюзгшем лице блестели синие, слегка выпученные глаза, губы говорили о чувственности натуры и о жестокости сердца. Лиловый камзол герцога с разрезами на рукавах, что соответствовало испанской моде, был оторочен мехом рыси, на груди, облаченной в рубашку дорогого римского сукна, висела цепь с ладанкой, в которой хранился кусочек креста Господня — Джан Мария был ревностным христианином.
Для Франческо немедленно поставили второй прибор, однако от еды граф отказался, сказав, что недавно поел. Герцог уговорил его выпить мальвазии. Когда слуга наполнил из золотого кувшина чашу, Джан Мария приказал всем оставить их одних.
Им не пришлось говорить о всякой ерунде, ибо Франческо довольно быстро коснулся интересующей его темы.
— Ходят странные слухи о заговоре в твоем герцогстве, а на стене над Сан-Бакколо я увидел сегодня утром четыре голоеы людей, которых я когда-то знал и уважал.
— Они обесчестили себя, а посему их головы стали пищей для ворон. Полно, Франческо! — По телу герцога прокатилась волна дрожи, и он перекрестился. — Не пристало говорить за столом о покойниках.
— Тогда давай поговорим об их преступлении. — Граф Аквильский избрал окольный путь. — Итак, что они натворили?
— Что? — переспросил Джан Мария. — К сожалению, мне известно далеко не все. Твое любопытство мог бы удовлетворить Мазаччо. Он знал о заговоре с самого начала, но не стал посвящать меня в подробности, даже не назвал имена заговорщиков, давая измене вызреть. Потом он вознамерился их арестовать. Причем не ожидая встретить серьезного сопротивления. Мне он всего лишь сказал, что предателей шестеро и они намерены встретиться с седьмым. Оставшиеся в живых после ночной стычки подтвердили, что нападавших было то ли шестеро, то ли семеро, но они изрядно потрепали швейцарцев. Девятерых убили, с полдюжины изувечили. Швейцарцы уложили всего двоих, а еще двоих взяли в плен. Отсюда и четыре головы над воротами Сан-Бакколо.
— А Мазаччо? — полюбопытствовал Франческо, — Неужели он не назвал тебе имена тех, кому удалось бежать?
Герцог ленивым движением взял с блюда оливку.
— В том-то и беда. Стервец мертв. Его убили в ту самую ночь. Пусть он сгниет в аду за его ослиное упрямство, ибо тайну заговора, а также имена предателей он унес с собой в могилу. Впрочем, что это я так? Конечно, своим молчанием он мне навредил, но по натуре я человек добрый, а посему помолюсь за него Богу. Упокой, Всевышний, грешную душу Мазаччо.
Граф опустился на стул, надеясь, что испытанное им облегчение не отразилось на его внешности.
— Но все-таки что-то Мазаччо успел сказать?
— Почти ничего. Оп никогда не раскрывал своих карт. Черт бы его побрал. Он заявлял мне в глаза, что я не из тех, кто способен хранить тайну. Представляешь себе такую наглость? С принцами, право, так говорить не следует. Он сообщил лишь о существовании заговора, цель которого — свергнуть меня с трона, пообещал захватить и заговорщиков, и человека, которого они уговаривали занять мое место. Подумай только, Франческо, сколь чудовищные планы роятся в головах моих подданных! Они хотят свергнуть меня, едва ли не самого доброго правителя во всей Италии! Святой Боже! Стоит ли удивляться, что я вышел из себя и приказал отрубить им головы и водрузить их над воротами.
