Валерий Мигицко - Военные приключения. Выпуск 6
— Тогда тем более я вас не понимаю. Геринг — крупнейший капиталист. На его предприятиях — шестьсот тысяч рабочих. А выходит, что вы с ним заодно?
— А почему я должен быть против него? Господин рейхсмаршал — деловой человек. Был когда-то без штанов, а теперь — миллионер. Умный, деловой парень. И демократичный — не гнушается пешком побродить по парку, посидеть на скамейке с простым человеком…
Вот вам и классовая солидарность. А мы-то верили: поднимется мускулистая рука немецкого пролетария и сметет фашистскую свору, осмелившуюся напасть на СССР. Не поднялась. Более того, можно, наверное, утверждать, что нас атаковал именно немецкий пролетариат. Сколько уже встречал Преловский таких вот рабочих! Нетипичные? Да полно обманывать-то себя, называя типичными не тех, кого большинство, а кто больше нравится. Что же получается: не верен классовый подход? А какой же верен?..
Все думая об этом, Преловский перекладывал бумаги на столе. Небольшая брошюрка заинтересовала — «Солдатский путеводитель по России». В начале была историческая справка, в которой вся послепетровская эпоха, вплоть до революции 1917 года, объявлялась временем господства немцев в России. Ломоносов, Суворов, Кутузов, другие великаны русской истории даже не упоминались, зато подчеркивалось, что императрица Анна была герцогиней Курляндской, Петр III — герцогом Гольштейн-Готторпским, Екатерина II — принцессой Ангалт-Цербстской. Страницы прямо-таки пестрели чужими именами — Остерман, Бирон, Миних, Беннигсен, Канкрин, Бенкендорф, Нессельроде, Витте, Штюрмер… Крым объявлялся «исконно германской землей» на том основании, что когда-то, в глубокой древности, сюда приходили готы, и потому Симферополь переименовывался в Готенбург, а Севастополь — в Теодорихтгафен.
— Теодорихтгафен, — усмехнулся Преловский. — Вы в это верите?
— В это у нас теперь никто не верит, — тотчас отозвался пленный.
«Понесло, — подумал Преловский, решив, что пленный уже освоился и начинает, как часто бывает при допросах, говорить угодное допрашиваемому. — Разговор можно кончать, теперь, кроме «Гитлер капут», ничего не услышишь. Но все же спросил:
— Почему?
— Потому что скоро на месте Севастополя будет пустыня. На город будет обрушен удар небывалой силы. С земли и с воздуха.
— В декабре вы грозились тем же, а что получилось?
Пленный замотал головой.
— Еще никогда и нигде не наносилось такого удара. Тут будет лунный пейзаж. Потом встанет Теодорихтгафен. На пустом месте.
— Что же это за удар такой?
— С земли и с воздуха, — повторил пленный.
И Преловский понял, что он повторяет лишь то, что говорят немецкие офицеры для поднятия духа солдат. Обычная пропаганда. Однако об этом следует довести до сведения разведотдела. Авось вымотают из пленного какие-нибудь подробности.
Он встал, прошел за перегородку, сказал майору, что пленного можно отправлять, и вышел на улицу. Дождь все моросил. С фронта не доносилось ни звука. Глухая тишина эта показалась Преловскому зловещей, и он подумал, что немцы и в самом деле готовят какую-нибудь пакость. Захотелось сейчас же отправиться на передовую, осмотреть местность, где предстоит проводить передачу. Сказал об этом майору, вышедшему вместе с ним. Тот решительно замотал головой.
— Днем туда не пройти. Ходы сообщения не везде, а высовываться нельзя — снайпера бьют. Обед, боеприпасы — все только с наступлением темноты. Так что пока отдыхайте.
Майор проводил его до оврага. Дальше Преловский пошагал один и едва не прошел мимо своей машины, так она была завалена ветками. На подножке сидел разведчик Рогов. Похоже, дремал, но, чуть Преловский приблизился, сразу поднялся навстречу. Невысокий, втянувший голову в поднятый воротник ватника, он совсем не походил на разведчика, какими представлял себе Преловский этих лихих парней, скорее, на только что прибывшего с Большой земли пехотинца, измочаленного морским переходом.
— Что вы тут?
— Приказано охранять.
— Где лейтенант?
— Спит. То есть, простите, отдыхает.
Из-под нахлобученной ушанки насмешливо блеснули глаза. Преловский внимательно поглядел на него и улыбнулся.
— Правильно рассуждаешь. Начальство не спит — начальство отдыхает. Ел сегодня?
— Сегодня? — переспросил разведчик и задумался.
— Ну, ладно, — снова засмеялся Преловский. — Сейчас что-нибудь придумаем.
* * *Светало быстро. Плотный кустарник спадал по пологому склону, сквозь него просматривалась долина, вся в пятнах снега, серого, намокшего. Дальше опять начинался склон горы. За той горой были другие, горбились лесистыми спинами, будто неведомые спящие чудовища, покрытые шерстью.
С наблюдательного пункта, который Иван облюбовал на вершине камня под корявым кустиком, был виден изгиб дороги. Там временами проползали тупорылые немецкие грузовики. Машины шли по одной, не сбиваясь в колонны, побаиваясь дальнобойных севастопольских батарей, достававших за десятки километров. Немцы знали: в горы порой проникали артиллерийские корректировщики с рациями, засекали цели, и тогда от огневых налетов не было спасения. Иван это тоже знал, и сейчас он молил бога, чтобы рядом не оказалось такого корректировщика. Начнут падать снаряды, немцы кинутся прочесывать леса.
Группа затаилась внизу, под камнем, отдыхала, а ему выпало первому «стоять на часах», как по-старомодному выражался лейтенант Симаков. Хотя где уж было стоять, и лежа-то весь на виду. Мысли ворочались тяжело, как всегда бывает в полудреме. Но глаза и уши были будто бы сами по себе, привычно примечали все, улавливали и отдаленные шумы, и близкие шорохи.
Иван вспоминал эти горы багряными от осенней листвы. Полгода не прошло, а будто целая жизнь пролетела, — столько пережито, столько пало друзей-товарищей.
Разрозненными подразделениями отходили они тогда к Севастополю, прорывались через немецкие заслоны, перехватившие все дороги. Шли напрямую через лесные заросли, и раненых выносили, и станковые пулеметы, для которых уже не было патронов. Пулеметы особенно берегли, знали: не для отдыха выходят к Севастополю, для того, чтобы встать там на заранее подготовленных рубежах.
Главные войска пошли тогда в обход — через Ай-Петринский перевал, через Ялту и Байдарские ворота, а они, промедлившая в горах рота, в которой людей не было и на взвод, решили идти в Севастополь напрямую: так было в три раза короче. Но на войне не всякая прямая дорога короче кривой, затоптались они перед первым же немецким заслоном. Думали, там и полягут в неравном бою, да выручил проводник — татарин. Крохотный был аульчик, прилепившийся к склону горы, а люди в нем оказались добрыми. И нашелся старик, вызвался вывести к Севастополю потайными тропами. И вывел. У всего отряда дух вон — как углядели впереди Байдарскую долину, так и легли без сил. А старик — вот ведь ходок! — только махнул палкой и пошагал обратно, даже имени своего не сказал.
