Левиафан - Роберт Рик МакКаммон
При виде сына Антонио Нунция забился в цепях и попытался закричать, но кляп не дал ему произнести ни слова. Ребенок выглядел так, будто не понимает, что происходит.
Лупо кивнул скрипачу, и тот заиграл итальянский военный марш.
Пока Нунция продолжал тратить последние силы в бесполезной борьбе, Лупо отпустил руку ребенка и принялся кружить вокруг него в такт музыке. Мальчик моргнул, не понимая, где он и с кем. Он даже улыбнулся своему новому товарищу по играм в облике волка… за мгновение до того, как Лупо достал из-под плаща изогнутый клинок и перерезал ему горло от уха до уха.
Брызнула кровь, голова мальчика повисла, как на тонком крючке, глаза продолжали моргать, а на губах застыла последняя улыбка. Миг спустя тело рухнуло на серые камни в лужу крови.
Нунция извивался в цепях, на висках вспухли вены, лицо раскраснелось, и вскоре голова бессильно упала на грудь в немых рыданиях.
— Следующего, — приказал великий магистр.
Лупо вытер клинок о штанину Нунции и убрал нож в ножны. Он прошел через нишу, когда скрипач заиграл торжественную мелодию, подходящую для танца барриера[4]. Вернувшись, Лупо привел с собой рыжеволосую девочку лет десяти в желтом платье с цветочной вышивкой. Нунция снова забился в конвульсиях, пусть и заметно ослаб.
Девочка пристально смотрела на своего брата, лежащего на камнях, и на кровь вокруг, но она также была одурманена, поэтому не могла понять, что произошло. Ее губы дрогнули, словно она хотела что-то спросить, однако из горла не вырвалось ни звука. Лупо схватил ее за руку и закружил в танце под музыку скрипача, а, как только она потеряла равновесие, ухватил ее за волосы и запрокинул ей голову. Вторая рука снова потянулась за ножом.
Сестра упала рядом с братом. Перед смертью она причудливо изогнулась, будто подражая манере своего отца, подтянула колени к подбородку и замерла.
Никто не произносил ни слова, только скрипач продолжал играть, отступив назад, когда кровь подтекла к нему по прожилкам в каменном полу.
— Теперь жену, — приказала великая госпожа, наклонившись вперед. Свет факела выхватил из темноты изогнутый нос, квадратный подбородок, зубы, виднеющиеся между темно-красными губами, и влажный блеск на виске с правой стороны, отмеченной медно-красным. Рядом с ней великий магистр полировал ногти маленькой щеткой из конского волоса.
Когда вывели женщину, она взглянула на два маленьких тельца, лежавших рядом с ее связанным мужем и горящей жаровней, и ее спина напряглась, как будто ей в позвоночник вонзили железный прут. В отличие от детей, ей Семейство Скорпиона не оказало милости в виде дурмана, поэтому она прекрасно понимала, что происходит. Крик женщины эхом разнесся по галерее, и в тот же миг она сошла с ума. Подобно нищенкам из трущоб, она упала на колени, разразилась новым безумным криком и поползла к своим детям, моля и всхлипывая.
Лупо позволил ей изваляться в крови. Когда он перерезал ей горло изогнутым лезвием ножа, едва не отделив голову от шеи, он почти сожалел о том, что не может позволить этому интересному зрелищу сокрушительного безумия продолжаться и развлекать зрителей дальше.
И все же представление не было окончено. Во всяком случае, не совсем.
Лупо подал знак слуге, продолжавшему раздувать огонь в жаровне. Его жест означал всего одно слово: «Еще».
Сначала он поднял топор и критически осмотрел его. Недостаточно горячий. А щипцы удовлетворили его. Не раскалены докрасна, но достаточно огненные для предстоящего дела.
Из горла великой госпожи в центре галереи вырвался тихий звук. Ее брат перестал полировать ногти.
— Венера, — тихо сказал он, — давай не будем устраивать сцен.
Она скосила на него взгляд и раздула ноздри, но он не обратил на это внимание и вернулся к своему чрезвычайно важному занятию.
Антонио Нунция повис на стуле мокрой тряпицей. Его голова была опущена, веки подрагивали, лицо было бледным, как сыр на прошлой неделе. Сердце в его груди бешено колотилось, но в остальном он уже был мертв. И все же… когда Лупо подошел и перерезал веревки кляпа, глаза Нунции широко раскрылись, и он начал хватать ртом воздух, словно поднимаясь со дна моря.
Он почувствовал запах гари и ощутил, как жар обжигает его лицо, а затем раскаленные щипцы с шипением вонзились ему в рот, ухватили его язык, и…
Он слишком поздно попытался закричать…
Боль раскаленным камнем прокатилась по горлу.
Лупо с поразительной силой рванул за кусок дымящейся плоти, растянув его почти вдвое, и изогнутое лезвие прорезало корень языка. Изо рта Нунции хлынула кровь, глаза закатились, тело затряслось в конвульсиях, и он затих — что было только на руку Лупо. Он неторопливо поднял топор с раскаленных углей жаровни. Встав на окровавленные камни, Лупо приготовился.
Кто-то в галерее вскрикнул — не от страха, а в предвкушении чудесного зрелища.
Великая госпожа тихо застонала, и брат пронзил ее взглядом, не уступавшему в остроте самому опасному клинку.
Топор поднялся и тут же обрушился вниз. Правая рука Нунции была отрублена по запястье вместе с подлокотником. Кровь брызгала недолго, прежде чем раскаленное железо обожгло обнаженную плоть. Новая агония заставила Нунцию стиснуть зубы в гримасе, а затем — бледный, как призрак, которым он должен был стать, — он снова провалился в пустоту.
Лупо еще немного подержал топор в жаровне, пока его подручный раздувал меха, а тело Нунции дрожало в цепях. Когда Лупо решил, что его орудие возмездия готово, он отрубил Нунции левую руку, которая покатилась по полу и остановилась, только когда Лупо наступил на нее.
Готово.
Кто первым начал аплодировать? Конти, Амадаси или леди Бонакорсо? Это действительно был кто-то из них, но аплодисменты быстро распространились по галерее с криками «Bravo!» и «Fantastico!».
Лупо оперся на свой топор и поклонился собравшимся, а затем повторил поклон перед братом и сестрой-близнецами, чьи предки на протяжении многих поколений управляли Famiglia dello Scorpione.
Когда аплодисменты стихли, великий магистр встал.
— Спасибо за твое представление, Лупо. Правосудие свершилось. Теперь, мастер Транзини, мы
