Густав Эмар - Сурикэ

Они шли таким образом более четырех часов, не обменявшись ни словом. Обыкновенно насмешливое лицо сержанта было серьезно и брови нахмурены; видно было, что ему сильно не по себе, что он чувствовал бы себя гораздо лучше в Квебеке или Монреале, чем здесь, в этом непроходимом лесу.

Вдруг вождь остановился, подался вперед всем телом и, казалось, прислушался. Через несколько секунд он протянул руку к беспорядочной группе скал, возвышавшихся недалеко от тропинки, и, быстро кинувшись вперед, исчез за утесами.

Ларутин, непривычный к подобным выходкам, остановился в немом изумлении, словно его ноги вдруг приросли к земле, но, по счастью, охотник наблюдал за ним.

Не дав ему опомниться, он, обхватив сержанта левой рукой за талию, поднял его, как ребенка, и через несколько секунд очутился возле индейца вместе с этой странной ношей.

Недоумевающий сержант раскрыл было рот, чтобы спросить, что все это значит, но охотник грубо закрыл ему рот рукой и сказал ему на ухо чуть слышно:

— Молчите! Макасы!

Этих двух слов было достаточно, чтобы сержант отложил свои вопросы до более благоприятной минуты.

Тонкий слух гуронского вождя не обманул его.

Через десять минут, после того как наши спутники успели засесть за утесы, они увидели сквозь деревья неясные силуэты нескольких индейцев.

Индейцы продвигались вперед не гуськом, а в линию, с ружьями впереди, точно застрельщики, вскоре они подошли настолько, что их можно было рассмотреть.

Это были ирокезы, человек пятнадцать.

Несколько позади их линии смутно виднелась группа из четырех или пяти лиц, в числе которых проницательный глаз охотника различил как будто женщин; эти лица были, должно быть, пленники.

В эту минуту Тареа нагнулся к уху Бесследного и прошептал:

— Нигамон! Канадец задрожал.

Нигамон был ирокезский вождь, дерзость, мужество и хитрость которого сделали его имя страшным для всех колонистов Новой Франции.

Было очевидно, что этот вождь, совершив какое-нибудь насилие над застигнутыми врасплох жителями, пользовался темнотой, чтобы совершить отступление в свою деревню, уводя своих пленников.

Бесследный шепотом обменялся несколькими словами с Тареа; вождь улыбнулся, сделав знак согласия, и, улегшись на землю, уполз прочь, как змея.

Скоро он исчез в темноте.

Между тем ирокезы подходили все ближе и ближе, вскоре они были от утесов на расстоянии не более одного пистолетного выстрела; по знаку своего вождя они остановились и спрятались за деревья.

Не спрятался один Нигамон; он откинул ружье назад и с улыбкой на губах сделал несколько шагов вперед.

Ничто в его походке, ни в выражении лица не показывало, что он подозревает устроенную ему так близко засаду. Всякий, мало знакомый с индейскими нравами, был бы введен в обман этим наружным спокойствием, но Бесследный был старый бегун по лесам и поэтому обмануть себя не дал. Он удвоил осторожность, шепнул на ухо сержанту, чтобы он делал то же. Он боялся какой-нибудь индейской пакости со стороны хитрого ирокеза.

И он был прав.

Подойдя шагов на двенадцать или на пятнадцать к утесам, Нигамон остановился и, сделав рукой грациозный жест, сказал вкрадчивым голосом:

— Приветствую моих братьев под покровом леса; для чего же они, вместо того чтобы идти по тропинке, как мирные путники, прячутся в засаде с длинными своими ружьями? Пусть мои братья выйдут; Нигамон вождь известный и примет их хорошо.

Произнеся эти слова, Нигамон замолчал, ожидая ответа; но ответа не последовало.

Охотник и сержант не пошевелились.

— А! — заговорил спять через минуту ирокезский вождь. — Я ошибся; темнота помешала мне хорошенько разглядеть замеченный мною след; я думал, что передо мною воины, а оказывается, что это делаварские женщины, такие трусливые, что даже не смеют взглянуть в лицо Нигамону.

Отпустивши этот оскорбительный сарказм, вождь вторично замолчал, но и на этот раз тщетно ждал ответа.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Это даже не делаварские женщины, это трусливые карибу или подлые французские собаки; я дам приказ своим людям, чтобы они обыскали скалы и выгнали их оттуда палками; тогда эти собаки побегут от ирокезских волков, воя от страха.

Едва он произнес это оскорбление, как заметил, что на его грудь прямо направлено дуло ружья; в ту же минуту несмешливый голос прокричал:

— Нигамон — собака! Бесследный презирает его, плюет ему в лицо; он держит его на конце своего ружья; пусть только болтливый шакал сделает движение — и он убит.

Лицо вождя оставалось бесстрастно.

Почти незаметным движением он схватился за свое ружье и, сделав вдруг чудовищный скачок назад, укрылся за деревом, испустив свой воинственный клич и говоря своим товарищам:

— Бей французских собак! Бей их!

Но как ни быстро совершено было это отступление, Бесследный, не сводивший глаз с индейца, выказал еще большую быстроту. Выстрел раздался: ирокезский вождь сделал огромный скачок вперед, перевернулся и упал к подножию утеса, точно дуб, сломленный бурей.

Второй выстрел, сделанный сержантом, повалил другого индейца.

Ожесточенные смертью вождя, ирокезы забыли всяческую осторожность и, выскочив из-за деревьев, с воем кинулись на невидимых врагов; они пытались взобраться на природную ограду, за которой скрывались сержант и Бесследный.

— Ну, сержант, — кричал Бесследный, хватая свое ружье за дуло, — вам нужно защищать свой скальп или сейчас, или никогда.

— Хорошо! Эти красные черти теперь мне даже и не страшны, — ответил сержант, храбро бросаясь вперед с криком: — Да здравствует Франция!

В эту минуту Нигамон, которого считали убитым, вскочил с воинственным криком, потрясая своим томагавком; ирокезы, наэлектризованные таким чудесным воскрешением, сделали такой прыжок, что разом очутились на вершине утеса, и завязался ужасный бой врукопашную.

— О, черт возьми! — вскричал Бесследный. — Я думал, что убил его! Постой же!

И он кинулся, держа ружье прикладом кверху, на ирокезского вождя.

Но усилие, сделанное Нигамоном, было выше его сил, рана его была слишком тяжела, и потому он не мог устоять против канадца. Один из ирокезских воинов, видя, что его вождь нетвердо стоит на ногах, поднял его на свои мускулистые руки и исчез, унося раненого в скрытое место, между тем как остальные воины делали героические усилия, чтобы прикрыть отступление вождя.

Ружья краснокожих были разряжены, пришлось биться холодным оружием; охотник и сержант держались крепко, не отступая ни на шаг, благодаря своей позиции; однако им бы все-таки невозможно было устоять против численного превосходства, если бы вдруг не раздался военный клич гуронов, за которым последовал ужасный залп, убивший пятерых ирокезов.