Таёжный перегон - Виталий Галияскарович Гадиятов
«Ребята молодые, а укатались почище моего, – снова вспомнил Дубовик о вчерашнем переходе. – Что ни говори, Костя задал высокий темп, стартанул прямо с места в карьер. В первый день нужно было втянуться, а он так рванул, как бегает за своими дикарями, – вот и результат… А Тунгуса-то, видать, уделали основательно. Я думал, что конь притворяется, а он, бедолага, с самого начала еле ноги волочил. Чуть не упал на переходе. Хорошо, вовремя спохватились и раскидали его вьюк по другим, а то бы скопытился. Потом, думаю, отойдет, но на это надо время. Теперь весь перегон пойдет с лёгкими спальниками. А такая была сильная коняга!.. Как я просмотрел! Ну, мужики! Вас самих надо было выдрать, чтобы на всю оставшуюся жизнь запомнили, как издеваться над животными. Роман, так тот вроде еще ничего, а Стас, точно живодер какой-то. Моё внушение для него как зайцу стоп-сигнал. Смотрит на тебя и улыбается, а что у парня на душе, не поймешь».
Мысли Александра неожиданно переметнулись на другое. Он увидел себя среди цветущих яблонь, низко склонивших усыпанные цветами ветви. На ласковом ветерке они играли розовато-белыми лепестками, и до него доносился тонкий, какой-то родной, ни с чем не сравнимый медовый аромат, который брал за живое и волновал душу. Александр жадно вдохнул полной грудью. Подошла мать, обняла за плечи и мягким воркующим голосом стала приговаривать:
– Служи, сынок, честно, как служил твой дед и отец; береги нашу землю, пиши почаще домой…
Отца Сашка почти не помнил. Скончался он от ран, полученных на фронте: не выдержало подорванное сердце солдата. Запомнилось только, как его хоронили да как долго говорили разные люди на его могиле. И еще не забыл он красные подушечки с боевыми наградами, лежавшие возле гроба. На них падали холодные капли дождя, от этого они стали мокрыми и сильнее блестели. Особенно выделялись две Красные Звезды, которые ему нравились больше всех. От холода и сырости хотелось куда-нибудь спрятаться подальше. Он прижался к матери. С другой стороны к ней жались еще двое, постарше. Тяжело им пришлось после смерти отца. Всего не хватало, а работала одна мама. Кормилица приходила домой поздно вечером и от усталости валилась с ног. Как мог, помогал и присматривал за ребятами дед, мамин отец. Дед был строгим воспитателем, и за проказы доставалось всем, но, пожалуй, больше всех – любознательному Сашко, которому до всего было дело. То он подолгу наблюдал за курами и, изловчившись, ловил какую-нибудь; то гонял соседских гусей или лез к колхозным лошадям. А однажды Саша решил проверить судоходные качества деревянного корыта, из которого кормили свинью. Когда-то давно его вырубил отец деда из крепкого дуба. Корыто было массивным и тяжелым. Сашка его помыл и волоком кое-как дотащил до пруда, в котором плавали гуси. Спустив на воду, быстро оттолкнулся от берега. Корыто оказалось дырявым и, дотянув до середины пруда, стало тонуть. Перепуганный мальчик закричал. Шарахнулись в сторону гуси, с лаем заметалась по берегу собака. На шум выскочил дед и, не раздумывая, бросился в воду. Когда он доплыл до мальчика, тот уже скрылся в мутной воде. Каким-то чудом дед его поймал. После этого выпорол отцовым ремнем и сказал, чтобы к воде больше не подходил. Однако на следующий день сам повел на пруд и устроил еще одно испытание. Завел мальчишку в воду и, поставив впереди себя, заставил идти. Вначале вода доходила Саше до пояса, груди, горла… На берегу поднялся настоящий переполох, но мальчик этого не видел – молча шел вперед. Когда вода дошла до рта, маленький Саша, не проронив ни слова, замахал руками и, поддерживаемый дедом, поплыл.
Перед глазами Александра снова встали цветущие яблони и тянувшиеся к нему руки матери. Она что-то говорила и звала. Но вот ветер подул сильней, и он потонул в розовато-белом листопаде, закрывшем все, что его окружало. Невольно Дубовик посмотрел по сторонам: вдали стояли чахлые лиственницы, под ногами по-прежнему чавкала вода.
После учебки рядового Дубовика направили в школу сержантов, а через полгода после окончания поставили замкомвзводом. Перед демобилизацией командир роты предлагал остаться на сверхсрочную, но он отказался. Уже тогда Александр мечтал об институте. Еще до армии хотел поступать в сельскохозяйственный, но, хорошо обмозговав, пошел на геологический и, получив диплом, взял направление на Север.
Только вышли из болота, как попали в гарь. Вокруг было тихо, и казалось, что тут никогда не шумел вековой лес, не пели птицы, не жили звери, а всегда было это мертвое царство. Протянув свою связку до продуваемого места, Дубовик остановился.
«Ого, как отстали! Надо будет сказать, чтобы предупреждали, когда останавливаются. Так недолго потерять друг друга».
Неожиданно его связка дернулась, сзади раздался глухой удар.
– Тойон, ты что… балуешься? – матюгнувшись, повернулся он к коню. – Вижу, тебе не нравятся эти вьючные ящики. Что поделаешь, мне тоже в этой жизни кое-что не по душе, но я несу свою ношу. Так что не дури, раз тебе доверили, значит, работай. Ничего снимать не буду.
«Лучше бы я отдал их Ивану Васильевичу, – мелькнуло в голове, – все равно в эти вьючники ничего хорошего не положишь. Сроду их не брал, а тут бес попутал. И вот результат!»
Перед самым выходом на Тойона загрузили два тяжелых вьючных ящика, которые повесили на прочные крюки вьючного седла. Ящики были сделаны из толстой фанеры, покрашенной темно-зеленой краской. Кажущуюся недоступность им придавали большие навесные замки, болтавшиеся под крышкой и металлические уголки, которыми они были окантованы по краям. От объемного груза здоровенный Тойон стал в два раза толще.
– Хороший сундук, но на вьюк, однако, не пойдет, тропа узкий – весь лес повалишь, – рассматривая вьючный ящик, рассуждал старик. – Его на нарту надо ставить. Отдай лучше мне. Я на охота возьму.
Тойону эти вьючники сразу не пришлись по душе. Ни с того ни с сего он стал прыгать на месте, высоко подбрасывая зад. Ящики затряслись – все в них загремело и загрохотало, будто слон прошелся по посудной лавке.
– Ты что делаешь?! – подскочил к нему Дубовик, пытаясь схватить коня за повод. Тот шарахнулся в сторону, углом вьючника задел высокую лиственницу. Что-то во вьючнике хрустнуло, потом, как после пронесшегося шторма, все стихло, наступила тишина. Тойон как ни в чем не
