Куклолов - Дарина Александровна Стрельченко
– Собирая по крупице, завораживая в сети, разойдясь в осеннем свете, в старых бликах черепицы, растворяясь, проникая, пересыпанный тенями, разлинованный огнями, неокончен, неприкаян.
Казалось, Катя задремала под эту колыбельную «Серой мельницы»; но вздрогнули плечи. Вырвался быстрый, сдавленный всхлип. Олег осторожно погладил её спине.
– Ш-ш… Ш-ш, Катя… Призрак бродит по дорогам, подбирая или пряча, улыбаясь или плача, и беспечный, и суровый… Он придёт к тебе навстречу, тихий малый, славный малый. Только я вас прежде встречу, друг мой, милый и усталый.
Катя глубоко, прерывисто вздохнула. Олег прижал её к себе и закрыл глаза. Колыбельная звучала, как заклинание.
Глава 6. Кабалет
Я лёг в четыре ночи. Завёл будильник ровно на двенадцать: первая пара начиналась в двенадцать сорок пять, и, если умыться по-быстрому и не завтракать, вполне можно успеть.
Лечь раньше не мог. Сначала никак не решался примоститься рядом с Катей – она и вправду задремала на моей кровати. Когда проснулась, часы показывали начало третьего.
Катя сориентировалась быстро, как кошка. Бросила на меня острый, косой взгляд, поправила волосы, встала. Немного скованно улыбнулась:
– Спокойной ночи, Олежек. Спасибо за вечер.
Я, наверное, ждал хотя бы формального поцелуя в щёку. Но то ли перечитал книжек, то ли Катя была из породы совсем неромантических девочек – никакого поцелуя, даже после того, как она уснула в моей кровати, не случилось.
Итак, она ушла. Простучали по коридору шаги, скрипнула дверь. Чьи-то приглушённые голоса, смех, шорох – и, наконец, зыбкая тишина.
Я сел на кровать, прислушиваясь к тому, как сонно вздыхает общага. Дрёмы не было ни в одном глазу. Наоборот: тело наполняла нервная энергия; хотелось вскочить, бежать, что-то делать… Я встал. Сделал круг по комнате – идеально-чистой; с некоторых пор у меня образовался пунктик по этому поводу, и я убирался каждый день.
Выглянул в окно, вспоминая, как смотрел в него в первую свою ночь здесь. Открыл форточку, глубоко, до горячей щекотки в носу, вдохнул ночной воздух. Сдался. Полез под кровать, вытянул чемодан, включил настольную лампу и откинул крышку. Изольду я спрятал в шкаф, как только Катя уснула; теперь её гнёздышко пустовало, как и соседние три гнезда. Но это ничего; её я оставлю на десерт.
Осторожно, задерживая дыхание, двумя пальцами я достал из охранного плюшевого кокона толстяка Кабалета. В театре подобие этой куклы водил Антон – забавный парень, остроумный и за словом в карман не полезет. Ему роль заблудшего придворного в изумрудном камзоле подошла отлично.
Антон и сам приходил на репетиции в едко-зелёной толстовке – говорил, чтоб лучше вживаться в образ. И всё-таки мне казалось, ему не хватает проворства: истинный Кабалет, несмотря на толщину, двигался очень ловко, хитро глядел из-под густых девичьих ресниц и умел спрятаться так быстро, что зритель и понять не успевал, как и когда рухнула за занавес эта рыхлая, плотненькая, невысокая, но такая обаятельная кукла.
В детстве, слушая рассказы отца о Кабалете, я представлял придворного интригана, который однажды прокололся, перепутав дам и случайно назначив свидание юной королеве – за это его и выгнали из дворца. Я жалел его, и особую жалость вызывал потрёпанный камзол; имея полный шкаф рубашек, штанов и прочего, я не мог представить, как можно долгие годы жить в одной-единственной одёжке.
Я ласково похлопал Кабалета по толстому, туго обтянутому шёлком животу. Какое наслаждение держать в руках настоящую куклу – особенно после театральных болванок!
Кабалет подмигнул и сочувственно улыбнулся. Я помотал головой; всё-таки меня тянет в сон, раз начало мерещиться.
Но прежде чем лечь, я всё же оглядел Кабалета, повертел так и эдак, вспоминая сказку. Оригинал «Мельницы» был написан целиком в стихах – отец говорил, его сочинил то ли итальянский, то ли испанский поэт, – но на ночь батя всегда рассказывал прозаическую версию, которая нравилась мне гораздо больше. Там не было столько метафор и воды, не было резкой, изломанной рифмы, и строчки не обрывались, заставляя встревоженно приподниматься на локте.
Губы сама собой тронула улыбка. Я услышал в тишине голос отца, мерно читающего вступление («В далёкую северную страну, где лёд на озёрах лежал едва ли не круглый год, однажды пришло пышное, полное радуг лето…»), погладил Кабалета по соломенным волосам и аккуратно, стараясь не елозить тканью по его пузу, упаковал обратно в чехол. Достал из шкафа Изольду, не касаясь волос, чмокнул воздух около макушки и уложил её тоже. Мягко захлопнул чемодан, задвинул под кровать. И тогда, наконец, густо накатил сон.
Времени было ровно четыре. Я завёл будильник, сунул телефон под подушку и, подложив под голову руку, от которой после Кабалета слабо пахло нафталином, уснул.
* * *
С утра (хотя какой «с утра» – время за полдень!), невыспавшийся, злой, с головной болью, я добрался до института. На улице стояла мерзкая сырость. Посерели даже стены домов, и район, в солнечные дни похожий на сияющий Севастополь, казался унылой деревней.
Я забился в дальний угол аудитории – доски отсюда не разглядеть ни черта, но вникать в методы оптимизации я сегодня не собирался. Устроился поудобней, расшнуровал промокшие ботинки, чтобы хоть как-то подсохли за время пары, чиркнул в листочке, на котором отмечали присутствующих, и с чистой душой сунул в уши наушники.
Семинары по методам оптимизации оказались азартными и весьма интересными, а вот лекции, которые вёл толстый, совсем как Кабалет, старичок, тянулись хмуро и нудно. Бо́льшая часть народа кучковалась на верхних ярусах двухэтажной аудитории – чтобы бормотание профессора не особо мешало заниматься своими делами.
Моё любимое место было вверху справа – такой островочек лавок рядом с дверьми. Двери выходили на аппендикс в коридоре четвёртого этажа, люди здесь появлялись редко – разве что кто-то заходил в лабораторию электротехники или просто устраивался на подоконнике с тетрадями или телефоном. Вот и в этот раз там сидел какой-то парень. Впрочем, даже не парень, а вполне себе мужик: крупный и жилистый, с приметной огненно-рыжей шевелюрой. Очень приметной: мужчина поднял голову, и я вздрогнул, поскорей отвернувшись. Узнал с первого взгляда, хоть и видел его до того всего один раз. Муж Анны Николаевны из METа. Мамин… друг.
Свело скулы, и резко разболелась голова. В последнее время это случалось всё чаще, и, наверное, надо было что-то делать – может, сходить в больницу…
Я накинул капюшон, сложил руки на парте и уткнулся в них лбом. Хотелось отгородиться от этого серого мира. Хотелось в театр; хотелось в тот мир, где картонки
