Старуха - Михаил Широкий
Его ослабевший, осипший голос окончательно оборвался, и лишь влажные синеватые губы продолжали двигаться, беззвучно договаривая то, что теснилось в его взбудораженном, воспалённом мозгу.
Миша, не выдержав, схватил его за плечи и, сильно встряхнув, почти крикнул ему в лицо:
– Хватит, дружбан! Успокойся. Возьми себя в руки.
Димон, будто не понимая или не слыша, несколько мгновений смотрел на приятеля пустыми, бездумными глазами, на которых выделялись тёмные расширенные зрачки. Которые затем стали понемногу сужаться и проясняться. А ещё чуть погодя Димон, только что напряжённый, точно одеревенелый, весь как-то обмяк, ссутулился и поник головой. Его губы сморщились и задрожали, из груди вырвался прерывистый стон.
– Мне страшно, – прошептал он, уронив взгляд в землю и зябко поёживаясь. – Как же мне страшно, Миша!.. Никогда так не было… за всю жизнь…
Миша понимающе кивнул.
– Мне тоже.
– И не знаю, как быть, – продолжал Димон, трясясь всё сильнее – то ли от холода, начинавшего пробирать его тело, облачённое в мокрую, прилипшую к коже одежду, то ли ещё от чего-то. – Как выдержать всё это… с ума не сойти…
Миша опять согласно качнул головой.
– И я не знаю… И никто бы не знал, если б оказался на нашем месте. Потому что есть вещи… – он не договорил и лишь махнул рукой.
Димон вскинул голову и, вновь расширив глаза, воззрился на друга.
– Нам кранты, да? – задыхаясь, произнёс он. – Ну как ты думаешь? Только честно.
Миша, глядя в недвижные, лихорадочно горевшие глаза приятеля, безмолвствовал. И стискивал губы, точно стараясь удержать готовый сорваться ответ.
Но Димон, видимо догадавшись, что хотел, но не решался сказать напарник, горько усмехнулся и, отведя взгляд куда-то в сторону, уныло пробормотал:
– Они достанут нас рано или поздно, я знаю… Не успокоятся, пока не прикончат нас… Как Верку-пьяницу, как сторожа… Теперь наш черёд…
Затем, чуть помолчав, снова взглянул на товарища и с искренним недоумением вопросил:
– Но почему мы? Именно мы… Вот этого я не понимаю… Что ты такого сделали?
На этот раз Миша не промолчал. Кривовато ухмыльнулся и с мрачной иронией произнёс:
– Очевидно, мы мешали ей отдыхать.
В этот момент Макс, заметивший наконец, что его приятели, в отличие от него, не резвятся, а с пасмурными лицами обсуждают что-то серьёзное, тоже прекратил своё беспричинное веселье, перестал жестикулировать и издавать невнятные звуки и удивлённо уставился на спутников, которые, как он всё более убеждался, по непонятной причине были сегодня какие-то странные и держались так, будто у них случилось что-то чрезвычайное. Он попытался было выяснить, что именно, но друзья не отвечали на его вопросы и вообще вели себя так, словно его тут и не было. В результате Макс обиделся, надулся и отошёл от них, принявшись делать вид, что обозревает окрестности.
То же самое попытались делать и Миша с Димоном, разговор которых иссяк. Чувствуя, что они уже не смогут сказать друг другу ничего нового, они, как-то неловко примолкнув, с усталыми, отрешёнными лицами стали озираться вокруг, как будто стараясь найти некоторое утешение и забвение в окружающем пейзаже, действительно настраивавшем на спокойный, безмятежный лад, резко контрастировавший со смятением и разбродом, которыми были объяты их души.
Вокруг царили тишина, покой, безлюдье. Свежий вечерний воздух, пронизанный притушенным рассеянным сиянием и волнуемый всё чаще налетавшим прохладным ветерком, как будто слегка переливался и чуть-чуть искрился яркими бликами, вспыхивавшими от соприкосновения солнечных лучей с поверхностью реки. Над пустым пляжем протянулись сумрачные тени, окрасившие желтый песок в блёкло-серые тона. В густых переплетённых купах деревьев сгущалась тьма. Далеко-далеко, на восточной окраине неба, куда уже не достигало слабеющее мерцание утомлённого светила, смутно обозначились первые звёзды. Картину всеобщего умиротворения и безмолвия довершали вялые, полусонные утки, медленно, точно в забытьи, скользившие по воде, и чайки, устало чертившие меркнущую высь угловатыми серебристыми крыльями и оглашавшие её приглушёнными печальными вскриками.
Остановившийся, чуть прищуренный Димонов взор был устремлён на другой берег. Там было ещё пустыннее и глуше. Не было даже намёка на присутствие человека и вообще чего-то живого. Только разрозненные, разбросанные на огромном просторе островки растительности, деревьев и кустов, облитые медно-красным закатным отсветом, да бескрайнее море высокой изумрудной травы, плавно, волнообразно колыхавшейся под порывами ветра и напоминавшей волнующийся океан. И где-то в беспредельной дали, на линии горизонта, – тонкая чёрная полоска леса, окаймлявшая всё видимое пространство и местами тонувшая в плотневшем сумраке. Глаз различал повисший над нею бледный полупрозрачный серпик луны. На противоположных краях небосвода расположились, будто противостоя одно другому, два небесных светила: тускневшее, умиравшее солнце, бросавшее на землю свои прощальные косые лучи, и молодой, рождавшийся месяц, едва заметный пока что, но уже готовившийся вступить в свои права.
Димон вздохнул и поник головой. Глубокая, хватающая за сердце тоска охватила его. Ему вдруг пришло на ум, что может случиться так, что он никогда больше не увидит этих таких знакомых, вроде бы примелькавшихся картин, красоты которых он раньше почему-то не замечал. Этой неспешно текущей полноводной реки и её пологих берегов, покрытых пышной кудрявой зеленью, этого огнистого закатного багрянца, венчающего вершины деревьев и вспыхивающего на речных волнах, этих безграничных далей, простиравшихся до самого горизонта и упиравшихся в небосклон. Его всегда отчего-то особенно притягивала и манила эта безбрежная заречная даль, убегавшая, казалось, в никуда, сливавшаяся с облаками и терявшаяся в неясной мутноватой дымке где-то на границе неба и земли. В детстве он думал, что именно там находится край земли. А дальше – ничего. Пустота, небытие… И с тех пор он хотел побывать там, чтобы проверить эту свою версию и посмотреть, какой он, край земли. Разумеется, от этих наивных детских представлений давным-давно не осталось и следа. Но очарование неизведанного, непознанного, таинственного сохранилось. И по-прежнему хотелось побывать там, на другом берегу. И ещё дальше… Но всё как-то не доводилось. Постоянно что-то отвлекало. Всё время были какие-то иные дела, казавшиеся более важными. То одно мешало, то другое. И нехитрая детская мечта вынуждена была уступать, понемногу тускнея, заволакиваясь туманом. И лишь изредка всплывая в памяти и ненадолго вновь овладевая воображением. Вызывая попутно горькие сожаления о чём-то потаённом, сокровенном и несбывшемся…
– Поехали уже домой, – раздался недовольный, брюзгливый голос Макса. – Я не понимаю, чё мы здесь торчим? Нафига мы вообще сюда припёрлись?
Димон и Миша, отвлечённые от своих дум, у каждого особых, но в чём-то главном очень схожих, встрепенулись, немного растерянно оглянулись кругом, потом посмотрели друг на друга и, словно поняв один одного, молча кивнули. После чего, подгоняемые непрекращавшимся ворчанием Макса,
