Роберт Стивенсон - Новые арабские ночи
Через полчаса посетителя тем же порядком выпроводили на улицу. Мистер Ванделер поставил фонарь на один из деревянных столов и под листвой каштана стал жокуривать, о чем-то глубоко раздумывая, свою сигару. Фрэнсис следил за ним сквозь просвет в листве и видел, как он затягивается, как стряхивает пепел. Сигара была почти уже докурена, как из дома послышался голос молодой девушки, которая сообщила старику который час.
— Сию минуту! — отозвался Джон Ванделер.
Он бросил окурок сигары, взял фонарь и скрылся в темноте на веранде. Дверь заперли, и дом погрузился опять в полную темноту. Как ни напрягал свое зрение Фрэнсис, он не мог разглядеть за ставнями ни малейшей полоски света и сделал из этого правильный вывод, что спальни находятся на другой стороне дома.
Ночь он проспал без всяких удобств на полу и на другой день проснулся рано. Ставни дома оказались отворенными, шторы были подняты, комнаты проветривались утренним воздухом. Через несколько минут, однако, мистер Ванделер собственноручно спустил опять шторы и закрыл ставни.
Фрэнсис смотрел и изумлялся, к чему такая предосторожность. В это время из дома вышла молодая девушка и заглянула в сад. Она пробыла вне дома не больше двух минут, но Фрэнсис успел заметить, что она прехорошенькая и замечательно мила и привлекательна. Она произвела на него сильное впечатление и возбудила в нем любопытство в высшей степени. Неприятные манеры и двусмысленный образ жизни его отца сразу потеряли для него половину значения и отошли на задний план. Он почувствовал к своей новой семье горячее влечение. И кто бы ни была эта молодая девушка, он решил, что она — переодетый ангел. Вследствие этого он вдруг пришел в ужас при мысли, что, в сущности, он узнал очень мало, что он, быть может, просто ошибается и, выследив мистера Ванделера, выследил совсем не того, кого было нужно.
Он расспросил своего швейцара, но тот мог ему сообщить очень немного. Но и то, что сообщил швейцар, было по существу таинственно и загадочно. Сосед был очень, очень богатый английский джентльмен с самыми странными вкусами и привычками. У него были собраны большие коллекции, и держал он их у себя в доме, в котором ради них устроил стальные ставни, усовершенствованные хитрые запоры, а садовую ограду снабдил острыми кольями. Жил он уединенно, хотя принимал иногда посетителей весьма странного вида. С ними у него были, должно быть какие-нибудь дела. Но в доме, кроме его самого, жила только mademoiselle и старуха-служанка.
— Mademoiselle — это его дочь? — спросил Фрэнсис.
— Дочь, — отвечал швейцар, — родная дочь. Удивительно, как она трудится. При всем их богатстве, она сама ходит на рынок, и каждый день ее можно встретить с корзинкой в руке.
— А какие же у старика коллекции? — спросил Фрэнсис.
— Говорят, будто они несметной стоимости. Но больше я ничего не могу сказать, потому что не знаю. Однако до приезда господина де Ванделера никто здесь во всем квартале не привозил с собой столько вещей.
— Из чего же состоят эти его коллекции? — продолжал допытываться Фрэнсис. — Что же у него там — картины или шелковые материи, или статуи, или драгоценные камни, или что?
— Право же сударь, я не знаю, — пожал плечами швейцар. — Может быть там у него одна морковь — разве я видел? Вы сами, я думаю, заметили: дом охраняется, точно крепость.
Разочарованный Фрэнсис пошел к себе в комнату. Швейцар окликнул его снизу лестницы.
— Я вспомнил вот что, сударь, — сказал он. — Господин де Ванделер побывал во всех частях света, и я слышал один раз от старухи, что он привез с собой уйму бриллиантов. Если это правда, то за этими ставнями много интересного.
В воскресенье Фрэнсис спозаранку отправился в театр и сел на свое место. Оно оказалось вторым или третьим номером с левой стороны, как раз напротив одной из нижних лож. Место для него было выбрано точно нарочно такое, чтобы за ним самим можно было наблюдать из ложи, а от его наблюдений можно бы было спрятаться в глубину ее. Фрэнсис чувствовал, что эта ложа тесно связана с драмой, в которой он играет бессознательную роль. Он дал себе слово не спускать с этой ложи глаз во время представления, и когда начался первый акт, не столько смотрел на сцену, сколько косился на ложу, но она все время была пуста.
Почти в конце второго акта дверь ложи отворилась, в нее вошли мужчина и дама и сели в самом дальнем и темном углу. Фрэнсис едва мог справиться со своим волнением. Вошедшие были — мистер Ванделер и его дочь. Кровь быстрее побежала по его жилам, закружилась голова, зашумело в ушах. Он боялся взглянуть, чтобы не вызвать подозрений, программа, которую он держал перед собой и перечитал несколько раз от начала до конца, представилась его глазам не белой, а красной, а когда он глядел на сцену, то слова и жесты актеров и актрис казались ему неуместными и нелепыми.
Несколько раз он однако решился украдкой взглянуть на интересовавшую его ложу и один раз ему даже показалось, что он встретился глазами с молодой девушкой. По его телу пробежала дрожь, в глазах замелькали все цвета радуги. Чего бы он не дал за то, чтобы услышать, о чем говорили между собой Ванделеры! Как ему хотелось навести на их ложу бинокль и хорошенько посмотреть на их позы и выражение лиц! Но у него на это не доставало мужества. Он знал, что в ложе Ванделеров решается его судьба, но не только не мог вмешаться, а должен был, в бессильной тревоге, пассивно ожидать результата, сидя там, где его посадили.
Но вот действие кончилось. Занавес упал, и публика стала выходить, пользуясь антрактом. Нисколько не будет странно, если выйдет из залы и он вместе с другими, и ничего не будет удивительного в том, что он пройдет мимо самой ложи, потому что другой дороги нет. Призвав на помощь все свое мужество и низко опустив глаза, Фрэнсис направился к ложе. Он шел очень медленно, потому что впереди двигался еле-еле какой-то пожилой джентльмен, страдавший одышкой. Что ему сделать, когда он будет проходить мимо ложи? Назвать Ванделеров по фамилии? Вынуть из своей петлицы цветок и бросить в ложу? Или просто устремить долгий и томный взгляд на молодую девушку, которая ему или сестра, или невеста? Размышляя обо всем этом, он между прочим, вдруг вспомнил свою прежнюю спокойную жизнь и службу в банке — и ему сделалось невольно жалко своего тихого прошлого.
К этому времени он дошел, наконец, до самой ложи, так и не придумав, что ему сделать. Он повернул голову, поднял глаза — и не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть от разочарования. Ложа была пуста. Пока он медленно проходил к ней, мистер Ванделер и его дочь потихоньку скрылись.
Кто-то сзади учтиво напомнил ему, что он сам стоит на месте и другим не дает пройти, загораживая проход. Тогда он машинально пошел вперед и без сопротивления позволил толпе увлечь себя прочь из театра. На улице, где давка сейчас же прекратилась, он остановился и очень скоро опомнился на прохладном ночном воздухе. Он с удивлением почувствовал, что у него жестоко болит голова, и что он не помнит ни одного слова из только что виденных им двух актов. Возбуждение прошло и сменилось непреодолимым желанием поскорее лечь спать. Он подозвал фиакр и поехал домой в состоянии крайнего изнурения и с чувством глубокого отвращения к жизни.
