Андре Лори - Тайна Мага
ГЛАВА XX. Раскопки профессора Гассельфратца
Теперь, читатель, вернитесь назад к тому времени, когда Мориц вместе со своим слугой и старым магом спустился в подземные недра. Как помнит читатель, это произошло вечером, а на следующее утро, едва солнце показалось на горизонте, его первые лучи осветили картину оживленной деятельности, кипевшей на месте первоначальных раскопок Морица. В заброшенных траншеях толпилась масса рабочих в своих синих балахонах, с кирками и заступами в руках. Стук и звон этих инструментов раздавался так же, как в лучшие времена миссии Кардика. Но вместо стройных силуэтов Морица и его сестры на этот раз виднелась слонообразная фигура профессора Гассельфратца, самодовольно толкавшегося среди рабочих и время от времени обращавшегося к последним с речами на немецко-персидском языке собственного изобретения.
Профессор был человек ловкий: он сумел втереться в доверие к губернатору Хамадана, принцу Абдул-Азису, и прежде всего добился у него запрещения Морицу продолжать работы. А затем, после неудачного визита молодого археолога, он получил от губернатора фирман, дававший ему право самому производить раскопки всех курганов Хамаданской долины, с условием, чтобы все найденные драгоценности представлялись во дворец.
Получив этот фирман, немец решил, не теряя времени, воспользоваться предоставленным ему правом. Но продолжать раскопки на том месте, где они были с таким успехом начаты Морицом по указанию мага, профессор не посмел, опасаясь встретиться лицом к лицу с молодым французом. Поэтому он счел за лучшее вести работу на месте, первоначально избранном Кардиками. Рабочие у него были те же, что и у Морица; только на этот раз они работали гораздо усерднее, подбодряемые палочными ударами, на которые не скупились отданные в распоряжение Гассельфратца солдаты Абдул-Азиса.
Тем временем загадочное исчезновение Кардиков не осталось незамеченным. Жители Хамадана начали толковать, будто сам шайтан унес фаранги. Другие, менее суеверные, утверждали, будто они отправились в Тегеран, чтобы обратиться с жалобой непосредственно к шаху. Этот последний слух побуждал профессора с удвоенной энергией вести раскопки. Однако сначала последние оставались без всякого результата; наконец в один прекрасный день кирки рабочих застучали по какой-то каменной постройке куполообразной формы, сложенной из прочно зацементированных огромных камней!
Профессор от радости не чуял под собой ног. Он бросался во все стороны, кричал, говорил речи, ругался; его лысый череп ежеминутно покрывался обильным потом. Он уже мечтал о том, как будет докладывать о своем великом открытии Лютцен-Бауценской Академии Наук, как обогатит музей своего родного города. Его повелитель, светлейший князь Оттон XXIV, наверное, пожалует его тогда титулом хранителя музея, он поселится в казенной квартире, проживет очень долго и умрет, скопив много золота и славы. Не ограничиваясь этим, мечты профессора шли еще дальше: он представлял, как Оттон XXIV пожалует ему, сыну простого колбасника, дворянское звание и вожделенную частицу «фон», — как он, герр фон Гассельфратц женится на молодой красавице-баронессе, как многочисленное племя маленьких фон Гассельфратцев наследует в равной степени красоту матери и знания отца.
Соблазняемый подобными мечтами, немец энергично кричал на солдат, сопровождая свои приказания внушительными жестами. Те в свою очередь усиленно награждали рабочих палочными ударами. Однако, несмотря на старания, отрыть весь купол в этот день им не удалось. На следующее утро профессор поднялся чуть свет и принялся снова торопить рабочих. Наконец купол был весь вырыт. На горе Гассельфратца, в нем, однако, не оказалось никаких отверстий, через которые можно было бы проникнуть внутрь. Напрасно рабочие изрыли всю землю кругом — повсюду их кирки тупились и разбивались о гранит необыкновенной прочности. Эта была ни более ни менее, как отделанная сверху скала, выходившая из почвы; понятно, что никакие инструменты не могли с нею ничего поделать.
Раздумывая о том, что теперь делать, профессор вдруг услышал топот нескольких галопирующих по долине лошадей. Он поднялся на край траншеи и, приложив руку к глазам в виде зонтика, начал вглядываться. Вдали, среди тучи пыли, ясно виднелись цвета французской военной формы, — то был лейтенант Гюйон с доктором Арди и свитой. Они галопом подъехали к лагерю Кардиков, сошли здесь с лошадей и постучались в двери центрального шалаша, над которым развевалось трехцветное знамя. Ответа, однако, не было, и посетители отошли в сторону, видимо, совещаясь, куда могли деваться их друзья. Видя это, окулист решил, что настала минута для его появления. Он медленно вскарабкался на насыпь траншеи и тяжелым шагом направился к французскому лагерю, где неуклюже раскланялся с новоприбывшими. Потом он спросил, не знают ли лейтенант и доктор, что сталось с Кардиками, куда так загадочно пропали Мориц вместе со своей сестрой и Гаргариди.
— Что вы хотите сказать, профессор? — с живостью перебил немца Луи Гюйон. — Разве наших друзей здесь нет?
— Увы, дорогой лейтенант, вы сами видите, что это правда. Но куда отправились они, никто не знает. Наши рабочие воображают, что их унес черт. Как вам нравится, — черт! Что поделаешь с подобной фантазией?! Профессор с сожалением пожал плечами.
— Отправились! — повторяли, не слушая его, доктор и лейтенант. — Когда? Как? Для чего?
— Ничего не известно. Но вот уже несколько дней, как их никто не видел. Лагерь пуст, слуга-грек тоже неведомо где скрывается.
— Но, может быть, они в Хамадане? У мага? Черт знает что такое! Три человека пропали как по волшебству! — с жаром вскричал доктор Арди.
— Ах, господин доктор, — глубокомысленно покачивая своей тяжелой головой, ответил ученый, — по-моему мнению, здесь кроется какая-то тайна.
— Ну, а что же с раскопками? — спросил Гюйон. — Не знаете, снял губернатор свое запрещение?
Профессор скромно, как девушка, опустил глаза.
— Губернатор Хамадана, его светлость принц Абдул-Азис, — со смирением сказал он, — принимая во внимание мои лета, репутацию, о которой свидетельствуют мои титулы, и заслуги, которые я имел счастье лично ему оказать, удостоил меня разрешением производить раскопки, результаты которых всецело будут доставлены его светлости…
— Ах, вот оно что! — грубо перебил его лейтенант. — Это вы, значит, добились запрещения работ Кардика, чтобы занять его место! Конечно, сделано ловко. Но что касается меня, то я не могу сказать, чтобы это было честно.
— Господин лейтенант, — проговорил немец, бледнея, — вы оскорбляете меня.
