В. Михайлов - Искатель. 1968. Выпуск №4
При слове «близко» Романов оживился и восторженным тенорком заговорил о петрографическом составе мелькавших по сторонам пород. Он заговорил об этом не потому, что его взволновало какое-то новое соображение, и не затем, чтобы помочь другим скоротать время. Как всякий новичок, он боялся, что его заподозрят в отсутствии собственного отношения к лунной геологии. Они. все были энтузиасты, только об этом не было принято говорить вслух, как не принято говорить вслух о любви, а принято было ругать Луну, благо в такие минуты, как сейчас, они искренне ненавидели ее. Но Романову это было еще невдомек.
— Помолчи! — вырвалось у Преображенского.
Романов осекся.
— Да, — сказал Крамер, пытаясь сгладить неловкость. — Не так это просто — Луна…
Он замолчал, не продолжив мысль. Их чувства точнее отзывались на окружающее, чем разум. Нигде они так не ощущали бессилие слов, как здесь. Самые простые слова приобретали тут иное, чем на Земле, эмоциональное содержание. Лунная темнота была не той темнотой, что когда-то дала человечеству это понятие. И свет. И многое другое тоже. Вот почему они не любили рассказывать о Луне. Их описания Луны оказывались неточными, как бы тщательно они ни подбирали слова. Правильно их воспринять мог лишь тот, кто сам побывал на Луне. А ему не надо было рассказывать.
Крамер ограничился тем, что похлопал Романова по плечу. Тот растерянно-благодарно улыбнулся за стеклом шлема. О поступке Преображенского Крамер подумал с осуждением. Упорен, талантлив, деловит — и горд этим настолько, что уже не соглашается снисходить к маленьким человеческим слабостям. Нельзя так с новичками, даже если устал. Хоть ты и начальник, а на базе я скажу тебе пару теплых слов — поймешь, обязан понять. Новичок, впрочем, тоже хорош — как можно быть таким размазней? Ничего, друг, Луна закалит тебя быстро. Она особенная — Луна…
Любили ли они Луну? Да, на Земле они не могли без нее жить. Ненавидели? Да, когда долго оставались с ней один на один.
Ущелье, петляя, шло под уклон, и ЭТО они увидели вдруг, обогнув очередной выступ.
Они воскликнули разом.
Вездеход дернулся и застыл на тормозах.
Все здесь было, как в других котловинах, — огненные клинья света на склоне, кромсающие их провалы теней, колючие осыпи камня и то беззвучие лунного мира, которое нестерпимо хочется нарушить криком.
Что здесь было не так — это скала. Ее шапкой-невидимкой накрывала тень, и все равно в ней светился вход. Он был озарен изнутри: так глухой ночью озаряется окно дома.
Молча все трое вылезли из вездехода. С каждым шагом неправдоподобное становилось неправдоподобней. Наконец они очутились перед входом, и всем захотелось протереть глаза.
Не было никакого порога. Угловатые лунные камни сразу, без всякого перехода сменялись окатанными голышами. И за этим переходом начинался другой мир.
В нем было небо, затканное перистыми облаками, было озеро в кольце скал и был лес. Солнце угадывалось за облаками — янтарное солнце в желтом небе. Его рассеянные лучи несли покой и мир. Палевый отсвет лежал на воде, настоящей воде, ласково зовущей искупаться в тепле и тишине.
«Берег детства…» — словно, что-то шепнуло Крамеру.
Меж озером и деревьями, чьи длинные оранжевые листья росли прямо из стволов, пролегала полоска песка, тонкого и шелковистого, такой песок хочется пересыпать из ладони в ладонь — и бесконечно.
Позади леса нависали скалы, задумчивые, как древние философы. Именно так: задумчивые скалы — иначе их нельзя было назвать.
Но было в этом озере, в этом небе, в этих скалах нечто большее, чем мудрое спокойствие. Была в них та красота, которая берет душу в объятия, как мать берет уснувшего ребенка. Нет, лучше! Одно прикосновение к ней смывало всякую накипь, все нечистое, всю усталость.
Они чувствовали себя словно в струящемся хрустальном потоке — все трое. Они были там, на янтарном берегу, там они вели неторопливый разговор со скалами, там им кивали листья деревьев, там волны гладили их обнаженные тела, там они пересыпали между пальцами тонкий песок, там они были счастливы..
Они стояли, забыв о времени.
У Крамера не было даже желания войти туда, настолько он был проникнут тем, что видел.
— Там инопланетники! — вернул его к действительности хриплый голос Преображенского. — Они, их база!
Очарование спало. Крамер увидел, как Преображенский порывисто шагнул вперед, как он поднял ногу, чтобы ступить на берег озера, и как пустота вдруг отразила этот шаг.
Преображенский закачался, едва не потеряв равновесия.
Сзади быстро подошел Романов и деловито пошарил перед собой. Ничто, казалось, не ограждало вход, и тем не менее протянутые руки уперлись в невидимую стену.
Желанный мир пришельцев был недостижим!
Так и должно было быть по законам логики, они это поняли и подавили разочарование.
— Спокойно, — сказал Преображенский. — Приступим к делу.
Они стояли плечом к плечу у входа, и каждый слышал шумное дыхание другого. Открытие навалилось на их плечи как тяжелый груз. Все они уже не могли смотреть на озеро прежним радостно-безмятежным взглядом, это было печально и неизбежно. Сколько бы прекрасное ни было прекрасным, оно подлежало теперь исследованию, холодному анализу и прояснению.
Действительность вступала в свои права.
Они вычислили площадь входа, замерили радиоактивность скалы и преграды, определили силу отраженного озером света, привычно проделав все, что проделать было необходимо. В глубине души они, однако, испытывали какой-то невнятный укор всем этим действиям: тем злее и сосредоточенней они работали.
Ничто не изменилось тем временем за преградой. Все так же призывно мерцала вода, все так же мягко струился свет, все так же нежился берег.
Они провели киносъемку.
— Надо оценить прочность преграды, — сказал Преображенский.
Романов поспешно сбегал в вездеход, притащил буровое сверло, упер рукоять себе в грудь и включил мотор.
Сверкающее жало уткнулось в пустоту, вращаясь и подрагивая.
Словно паутинка повисла на кончике сверла.
Остолбенев, Крамер смотрел, как от вибрирующего острия бегут, пересекаясь, невесомые нити.
— Стой!!! — не своим голосом закричал Преображенский.
Но Романов уже и сам отшвырнул сверло, точно оно обожгло ему руки.
Поздно.
Трескалась не преграда. Множась, разломы охватывали озеро, скалы, лес, небо. Мир распадался, как алмаз под ударом молота. Он крошился, тускнел, гас…
И погас совсем. Прощально вспыхнув, исчезло последнее облачко.
В глаза людям посмотрела тьма.
