Сергей Гомонов - Режим бога (Последний шаг)
Пригорок был пуст, лишь несколько заполошных птиц металось над сельвой.
* * *Они показали, что явились с миром, явились говорить. Три человека было их, три белых человека.
Плавуны расступились, провожая их угрюмыми взглядами. Кто-то узнавал белых — они приходили с туристами, раздавали всякую дрянь, чтобы задобрить. Задобрить чтобы, совали в руки глупым подросткам куклы и украшения.
А раванга Улах ждал их, ждал их великий шаман Плавунов, придя к жилищу вождя. И вождь тоже ждал их, вняв словам Улаха.
— Хорошего дня, — сказал один из белых вождю племени, страшному и хмурому старику, но тот лишь отвернулся, словно не услышал слов родного языка и не удивился тому, что чужеземец обучен говорить, как Плавуны и Птичники — две части некогда распавшегося племени.
— Говори, — велел Улах, взмахом руки прогоняя лишних сородичей. — Я знаю, кто прислал тебя, и готов ему послужить.
Вождь снова ничего не сказал, только протянул «э-э-э» и чуть заметно качнул головой.
— Смотри-ка, и правда что-то видит! — по-кемлински шепнул спутник белого парламентера.
Третий пришелец кивнул, разглядывая шамана. Ему бросилась в глаза язва у того на левом бедре, расползшаяся вокруг двух проколов и как будто прижженная огнем. Среди аборигенов ходили слухи, будто если к месту укуса змеи или удара шипов хвоста унцерны быстро прижать тлеющую головню, яд частично утратит силу, и организм сможет справиться с ним сам.
— Достаточно немного припугнуть, — тем временем продолжал говорить белый чужеземец Улаху, потрепанному и усталому, но оттого только более свирепому. — Надо, чтобы они ушли оттуда. Нас интересует только девица.
— Твои соплеменники вооружены, — возразил шаман. — Они будут стрелять.
— Ну так и вы стреляйте! Или, ты думаешь, я не знаю, куда делся отряд гарнизона после нашего с ними разговора?
Улах и бровью не повел:
— О каком еще гарнизоне ты ведешь речь, белый?
— Вы бы повнимательнее за молодежью своей смотрели, — ехидно посоветовал кемлин. — Только что видел пацана с ленточкой франтирского добровольца.
— Не то что будет?
— Гарнизон разыскивает свой отряд, а у вас улики. И предлог «нашел под кустом» не пройдет…
Улах сделал вид, будто не понимает его разглагольствований.
— Я поразмыслю над тем, что ты сказал, чужестранец. Подумаю, как выгнать пришлых осквернителей покоя предков-ушедших-за-горизонт-в-ночь.
Кемлин сдержал усмешку. Шаман наклонился к самому уху вождя и долго нашептывал ему что-то, а тот лишь качал головой, становясь все более равнодушным и неприступным, как раздувающий перья индюк.
— Мне надо Слово Предков! — сказал он наконец. — Спроси Ушедших-за-горизонт, раванга. Мы уже потеряли много людей, я не хочу, чтобы белые бросали в нас жало из черных жезлов, если это неугодно нашим Предкам и если они не захотят покровительствовать нам в схватке. Если Предки скажут «да», заручись их помощью, раванга.
Шаман сурово взглянул на пришельцев.
— Вам надо уйти!
— Как будет угодно. Мы подождем на околице.
Переговариваясь, белые неспешно покинули деревню, а Улах взглянул на солнце.
— Я начну, когда оно закатится за вершину горы, — объявил он и кликнул к себе помощников. — Приведите ее!
Те с поклоном бросились за Говорящей, а шаман подошел к пламени костра и что-то пошептал над ним, иногда замирая. Затем Улах направился к реке и, умываясь, трижды набрал в рот, пожевал зубами и сплюнул воду. После всего этого он посетил кладбище Плавунов, сорвал огромный лист патуйи, согнувшейся над могилами, набрал в него земли и камешков с самой свежей насыпи — места упокоения воина Кампана — дунул сверху и, беспрестанно что-то бормоча, крепко завернул листок.
К тому времени раванги-помощники уже привели старуху-Говорящую, держа ее под обе руки. Это была умалишенная мать вождя Птичников Араго-Ястреба и, на свою беду, — Улаха-шамана.
Когда-то юную красавицу Говорящую прочили в раванги, и она была готова дать обет беречь силу своего дара, но тут на нее засмотрелся будущий вождь Птичников, и она ответила взаимностью. Рожала она только сыновей, Улах был самым старшим и самым беспокойным, Араго — шестым, что по закону, данному Ушедшими-за-горизонт-в-ночь, значило одно: быть ему правителем после смерти отца. Четверо средних братьев Улаха и Араго остались с Птичниками после раскола десятилетней давности. Все они погибли в стычках с Плавунами. Видя это, цветущая красавица состарилась за считанные два года и почти лишилась разума. Но сила ее дара не пропала: рождение сыновей почти не уменьшило ее способностей, тогда как первая же девочка лишила бы Говорящую всего и разом — возможно, даже не забрав себе, а впустую. И старуха осталась при шестом сыне как раванга. Он слушался ее советов, говорил с нею, заботился о ней, так что порой несчастная забывала о потере своих мальчиков и предательстве старшего.
«Почему Улах родился таким?» — однажды спросил ее Араго.
Было это незадолго до последней стычки с Плавунами, в итоге которой старуха отбилась от ушедших в сельву сородичей и зачем-то пришла домой, откуда ее потом похитил Улах.
«Когда он родился, над ним прошла черная звезда и отобрала его душу. Теперь он сам черная звезда и только забирает», — ответила она и заплакала, жалея измученного распрями шестого сына.
Сколько раз и он мог умереть! Если бы не гений Та-Дюлатара, с первого дня своего появления на этой земле ненавидимого Улахом, племя Птичников давно лишилось бы сильного вождя, а быть может, и вовсе прекратило свое существование.
Теперь черный шаман получил, что хотел. Голос Говорящей стал ему подспорьем, и все же иногда старуха хитрила. Остатков ее ума хватало на то, чтобы перевирать шепот Ушедших-за-горизонт-в-ночь. Она делала это назло старшему сыну, которому не могла простить сотни смертей. Улах пока ни о чем не догадывался и принимал откровения матери как данность.
Раванги забили в барабаны, стали пританцовывать, стали ныть монотонный мотив. Прыгая вокруг костра, извивался Улах. Прыгая вокруг костра, звал духов Улах, страшных духов звал шаман Плавунов, чудовищ иного мира. Лист патуйи распутал Улах-шаман, лист с землей, взятой на могиле Кампана. Огонь поглотил дань, пламя вспыхнуло ярко, ярко вспыхнуло пламя, а Говорящая с пеной у рта пала на землю, колотясь в трясучке. Корчилась и хрипела она у ног вождя. Раванги охнули все как один, стукнули раванги по барабанам, смолкли, взирая на мать Улаха.
Говорящая обмякла и протянулась, словно мертвая. Только Улаху было ведомо, в каких она краях, но дороги, по которым ходят Говорящие, неведомы смертным.
