Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение
– Вести от Боба? – спросила она.
– Да. Он, должно быть, на Сицилии.
– Наверняка в санатории.
– Абсолютно точно. Питьевое лечение. Высасывает пот из женских пупков!
Матильда Баррайс вздрогнула, но не отреагировала на этот выпад. Она посмотрела на Гельмута тем молящим взглядом, полным материнской тревоги, перед которым никто не может устоять:
– Ты посетишь его, Гельмут?
– Сначала он должен разыскать его!
– Я сделаю все, что в моих силах. – Хансен беспомощно поднял руки. – Но Сицилия велика. Как найти в ней наугад двух человек?
– Есть только один вариант: обойти все знаменитые отели в городах. В одной из этих роскошных коробок они наверняка ночевали. Тогда у тебя есть хоть одна зацепка. – Хаферкамп с вызовом посмотрел на сестру. Это был взгляд, которого Матильда всегда избегала. Когда речь шла о Роберте, ее всегда угнетало чувство вины. «Что я сделала неправильно? – часто спрашивала она себя. – Ведь в детстве он был таким милым и послушным мальчиком». Она не знала, что три служанки уволились в те годы потому, что четырнадцатилетний Боб подкарауливал их во флигеле для слуг и рывком расстегивал им блузки.
Гельмут Хансен добрался до Катании. Здесь след обрывался. В отеле «Палаццо» Боб и Чокки отдыхали три часа и заморозили целую гору пакетов в морозильной установке гостиницы. Это он слышал и в Мессине.
Двадцать пакетов.
Хансен искал этому объяснение и не находил. Но, если Боб Баррайс с таким грузом разъезжает по Сицилии, это неспроста.
И вот Гельмут Хансен торчал в Катании в надежде на великого помощника всех растерявшихся: на случай. Он прождал больше недели, объездил на взятом напрокат автомобиле все дороги вдоль побережья, был в Сиракузах и Ликате, в Марсале и Трапани, в Палермо и Цефалу. Он кружил вокруг острова в надежде встретить перед одним из прибрежных отелей универсал из Эссена. Боб может быть только на побережье, решил Хансен, только там, где есть вода и девочки, он чувствует себя хорошо. Внутри страны, по которой столетия пронеслись, как горячие ураганы, нет места для увеселений Боба Баррайса.
Его поиски были напрасными, потому что Чокки и Боб к тому времени уже расстались и вернулись в Германию. Чокки отправился в Мюнхен – ему вдруг пришла в голову очередная идея, которая его целиком захватила. Он одолжил Бобу три тысячи марок и дал с собой бланковый чек Эссенского банка.
– Предел – десять тысяч марок, – сказал он, сгорая от нетерпения. – Где мы встречаемся?
– В Каннах. – Боб Баррайс написал расписку и пододвинул ее Чокки. Порядок прежде всего, даже среди друзей. – Ты на тачке поедешь в Мюнхен?
– Я оставлю машину в Риме, в гараже, а сам полечу. А ты?
– Сам еще не знаю. – Боб Баррайс посмотрел в окно. Воздух буквально дымился. Был необычайно жаркий май. У расположенной напротив церкви голуби попрятались в тень, отбрасываемую каменными святыми. – В любом случае я буду в Каннах! Когда мы встречаемся?
– В воскресенье, восемнадцатого мая.
– Перед клубом «Медитерране».
– О'кей.
Вечером они поехали в Рим и на следующее утро разными рейсами вылетели в Германию: Чокки – в Мюнхен, Боб Баррайс – в Кельн. И в то время, как Гельмут Хансен потел на дорогах Марсалы и бросал вызов случаю, в дверь студентки Евы Коттман позвонили. Она снимала маленькую однокомнатную квартирку на окраине Аахена; это была бетонная коробка, четыре угла которой подразумевали четыре комнаты: кухня, гостиная, ниша для спанья и кабинет. Посредине с потолка свисало на цепях кресло в форме чаши, обозначавшее место для досуга.
– Вы? – протянула Ева Коттман, открыв дверь. За огромным букетом роз улыбалась физиономия Боба Баррайса. Это напоминало сладкую картину кисти Боттичелли: ангел меж роз. – Откуда вы взялись?
– Могу я сначала войти? – спросил Боб.
Она пропустила его, он вошел в квартиру и положил букет на висячее кресло. Беглого обзора ему было достаточно, чтобы установить: Ева Коттман хотя и была красивой, умной девушкой, но она была бедна. Отец – учитель народной школы, вспомнил Боб. Дополняет ее скромную ежемесячную стипендию частными уроками английского. «Это многое облегчает», – с удовлетворением подумал он.
– Вы действительно ошарашили меня, – сказала она. Несколько беспомощно она прислонилась к двери и смотрела на пышные розы. «Гельмут ведь сказал, что он на Сицилии, – пронеслось у нее в голове. – А он здесь. Полетел ли Гельмут на Сицилию? Или это была только отговорка под прикрытием Боба? Может, Гельмут вообще не летал в Италию?»
В ней просыпалось недоверие. Она вдруг почувствовала тупую боль в сердце.
Боб Баррайс улыбался ей. Его бархатные глаза буквально ласкали ее.
– Разве я не обещал навестить вас, Ева? – произнес он.
– Я не приняла это всерьез. Но почему вы не на Сицилии?
– Сицилия? – В глазах Боба появилось искреннее удивление. – А что я должен там делать?
– Гельмут полетел в Катанию искать вас.
Ничто в лице Боба не выдало того триумфа, которым он наслаждался в эти минуты. «Ну теперь я всех вас положу на обе лопатки, – думал он, в то время как его нежные глаза выражали глубочайшее недоумение. – Проклятый дядя Теодор, ты в последний раз использовал Гельмута как пожарную команду».
– Это, вероятно, ошибка, – проговорил Боб. – Я два года назад был на Сицилии. А с тех пор не бывал…
– Но, Гельмут… – Ева Коттман убрала со лба прядь волос. Ее замешательство было так велико, что она не обратила внимания на опущенные уголки рта Боба. – Он вызвал меня из аудитории и сказал…
– Гельмут обманул вас, Ева. – Голос Боба был мелодичен, как звук виолончели. – Я вчера видел его… Он в Каннах. Для разнообразия предпочитает иногда длинноволосых брюнеток…
Это было прямое попадание. Боб понял это, когда Ева сжала губы.
«Я выиграю мое пари, – думал он с удовлетворением. – А потом мы станем врагами, каких еще свет не видывал. Я ненавижу тебя, ты, вечный жизнеспаситель! Ты, бродячая совесть! Ты, хороший человек! Пока я не задохнулся от твоей морали, лучше раскроим друг другу черепа…»
5
Ева Коттман неподвижно стояла у окна и смотрела на улицу. Рядом висела штора, лицом она прижалась к оконной решетке. Молчание было гнетущим и тягостным. Наверное, уже четыре минуты стояла она так, молча, с закрытыми глазами. Боб не нарушал эту тишину, он знал, что в эти секунды молчания разбивается вдребезги образ Гельмута Хансена, который Ева носила в своем сердце. Это был триумф, который он ощущал как приятное покалывание во всем теле. Он сел, положил ногу на ногу и закурил сигарету. Щелчок зажигалки заставил Еву резко обернуться. Ее огромные голубые глаза были сплошным вызовом.
