Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение
Подготовка Чокки оказалась безупречной.
Через два дня они приехали в университетский городок и позвонили из телефонной будки, как было условлено, служащему анатомического театра. Человек, таскавший в подвале части трупов, как мясник колбасы, поставил в известность научного ассистента профессора.
– Сегодня, в двадцать два часа, – сказал служащий, – я встречу вас перед институтом. Вы должны въехать сзади во двор, но это я вам потом покажу…
Пока дело протекало без осложнений. Единственную неприятность доставляли замороженные пакеты, которые, несмотря на внутреннюю обшивку из пористого материала, таяли быстрее, чем могли предположить Боб и Чокки. Поэтому им во время ночевки в Палермо пришлось вновь развинчивать ящик, вынимать пакеты и снова замораживать их в морозильнике отеля.
Эту задачу взял на себя Боб Баррайс… Чокки стоял на часах в гараже, в то время как Боб занимался мертвецом. Со времени появления трупа Боб не испытывал больше того спортивного азарта, который ощущал во всем деле Чокки, желание сделать что-то необычное, зловещее бегство из однообразия богатых забав, он даже сфотографировал перевозку погибшего Дуччи во всех подробностях. В Примолано, несмотря на бдительное око семейства Дуччи, ему это удалось с помощью мини-камеры, спрятанной на поясе. Для Боба этот «спорт» стал чем-то большим. Присутствие смерти возбудило в нем то же чувственное желание, которое он испытал, когда на его глазах горел Лутц Адамс и летел в бездну горного ущелья на своем мотоцикле крестьянин Гастон Брилье. С тем же вожделением он любил, требуя от девушек, чтобы они корчились и изображали муки. Он заставлял их притворяться, что они вот-вот рассыплются под его руками, ему было необходимо слышать их стоны и еле сдерживаемые крики, он наслаждался раскрытыми от ужаса глазами. Тогда его заливало горячей волной, которая увлекала за собой, и он становился вулканом страсти, способным высекать искры из другого тела.
Ровно в десять вечера они припарковались перед медицинским отделением университета и стали ждать служащего анатомического театра. Когда появился господин в превосходно сшитом костюме, Чокки дал короткий гудок.
– Вот он, – сказал Чокки. Боб искренне удивился:
– Этот джентльмен?
– А почему работник анатомического театра должен выглядеть как чудище? Джанни Порца – человек, который все свои деньги вкладывает в одежду и косметику. – Чокки засмеялся и кивнул Порца. – Тоже интересный психологический момент. Раз уж ему приходится по восемь часов в день иметь дело с разрезанными трупами, голыми мертвецами и плавать в облаке формалина и дезинфекционных средств, то в своей личной жизни он спасается дорогими костюмами и пряными духами. Таким образом он соблюдает равновесие.
Передача трупа произошла быстро и по-деловому.
Товар – деньги. Сто тысяч лир.
Джанни Порца удостоверился во дворе, что в ящике действительно находится мертвец, отсчитал деньги и с помощью Боба задвинул ящик на плоскую тележку на четырех колесах. Потом он вместе с ней исчез за большой железной дверью с надписью «Вход запрещен», и вскоре донесся приглушенный шум спускающегося лифта. Царство мертвых всегда под землей – и тех, кто погребен, и тех, кто в подвале анатомического театра.
Джанни Порца вновь появился через десять минут и задвинул пустой ящик в кузов универсала.
– В следующий раз не надо застреленных, – сказал он. – Грудная клетка, диафрагма и легкие непригодны для учебных целей. В следующий раз, пожалуйста, привозите мертвеца в хорошем состоянии…
Он с достоинством протянул руку Бобу и Чокки, откатил тележку к стене дворовой постройки клиники и удалился, ни разу не обернувшись. Элегантный мужчина с черными вьющимися волосами, благоухающий пряным ароматом.
– Ну вот, дело сделано, – сказал Чокки, когда они выходили из машины перед отелем, в котором заказали комнату. – Что будем делать вечером?
– Мне срочно нужна женщина. – Голос Боба глухо завибрировал. Его большие оленьи глаза блестели. – Тебе нет?
Чокки покачал головой:
– Не то настроение. Теперь, когда все позади, у меня что-то на душе кошки скребут.
Он прислонился к машине и зажег сигарету.
– А мне понравилось. – Боб Баррайс просветленно улыбнулся. Его ангельское лицо готово было расплавиться от умиления. – Будь здоров, Чокк. Пойду поймаю себе голубку…
Чокки смотрел ему вслед, как он легкой, порхающей походкой шел по улице – как будто сошел с картинки из журнала мод. Несколько женщин обернулись в его сторону: он был магнитом, притягивающим женские сердца.
– Боб становится зловещим, – пробормотал себе под нос Чокки и погасил сигарету о решетку радиатора. – Похоже, нет ничего на свете, что могло бы его потрясти.
Он отправился в свою комнату, разделся, принял душ, голым бросился на кровать и быстро заснул.
Боб Баррайс провел всю ночь в комнате на Виа Скаренте.
За двадцать пять тысяч лир он заставил семнадцатилетнюю проститутку изображать из себя мертвую. Ей пришлось лечь обнаженной в постель, закрыть глаза, скрестить руки на животе и задержать дыхание.
Лишь тогда он на нее набросился, издавая нечленораздельные звуки, как человек, которому вырвали язык.
Гельмут Хансен был на пути в Сицилию. Из Дюссельдорфа он вылетел в Рим, оттуда в Катанию. Теперь он сидел в отеле «Палаццио» и не знал, что делать дальше.
Доктору Дорлаху удалось выследить беглецов только досюда. Он сразу же поехал к Чокки, но упрямый дворецкий даже за пятьсот марок не выдавил из себя ничего, кроме: «Ниже моего достоинства говорить за деньги». Первую и единственную зацепку Дорлах получил от шофера. Тот сообщил, что Чокки-младший приобрел карту Сицилии. Он просматривал ее, когда шофер зашел за старым Чокки, чтобы вести его на заседание наблюдательного совета.
– Сицилия! – произнес Теодор Хаферкамп голосом, полным смутных предчувствий. – Это еще никогда не приводило ни к чему хорошему! Одному дьяволу известно, что они могут там замышлять. Что можно придумать на Сицилии, Гельмут?
– Такой человек, как Боб, может повсюду поджечь мир. Его фантазия в изобретении увеселений неиссякаема и причудлива.
– Если бы он хотя бы десять процентов от нее вкладывал в честную работу! – воскликнул Хаферкамп. Он намеренно повысил голос, поскольку в салон вошла Матильда Баррайс. Она была бледна, хрупкое создание из фарфора, как будто рожденное со сложенными руками.
– Вести от Боба? – спросила она.
– Да. Он, должно быть, на Сицилии.
– Наверняка в санатории.
– Абсолютно точно. Питьевое лечение. Высасывает пот из женских пупков!
Матильда Баррайс вздрогнула, но не отреагировала на этот выпад. Она посмотрела на Гельмута тем молящим взглядом, полным материнской тревоги, перед которым никто не может устоять:
