Нечеловеческий фактор - Станислав Борисович Малозёмов
Эти школьные «Як- 12» больше никуда не летали. Только по кругу. Огибали со всех сторон Ульяновск и садились на школьную грунтовую полосу. Вели их по радару собственному, а управляли с земли по радиосвязи и через маленькие экраны от радиолокатора. Но Алма-Ата, говорили ему ещё в лётной Школе, отличалась от многих городов именно количеством взлётов и посадок в порту за час, скажем. Наверное, с Московским Домодедово и Шереметьево можно сравнить. Или с Пулково в Ленинграде.
Огромное количество транзитных посадок и подъёмов своих и много международных аэропланов. Просто стоять да наблюдать со стороны — и то рот откроется от удивления. Самолёты взлетают и садятся всегда с разных сторон полос, поэтому создаётся ощущение, что поток взлётов и посадок вообще не прерывается ни на минуту. Это, конечно, немного не так. Но только немного. Работа в Алма-Ате у авиадиспетчеров — это сплошное напряжение нервов всю смену. Практически без продыха. Об этом Жене рассказал перед выпускным вечером один из преподавателей. Он был лётчиком в Москве и куда только не летал. Да и диспетчером работал в Москве. В Домодедово. Ездил по обмену опытом в Алма-Ату. Поэтому знал что говорит не по чужим рассказам. Сам видел.
Познакомился Макаркин с начальником смены, руководителем полётов Александром Максимовичем Лопатиным. Добрый был дядька, но в нужных требованиях жесткий. Почти тиран. Это Женя понял минут за двадцать, пока сидел у двери и никто к нему не подошел. Сам Лопатин только глянул на новичка быстрым взглядом, кивнул на стул и уставился на экран, продолжая беспрерывно говорить в микрофон на наушниках, переключая перед собой тумблеры примерно с такой же скоростью, с какой старый бухгалтер — кассир считает купюры. Так он контачил минимально с десятком пилотов. Примерно через сорок минут число объектов в небе ненадолго уменьшилось, тогда только Лопатин взял пустой стул рядом со своим вертящимся креслом и с ним пришел к Женьке. Сел напротив. Познакомились.
— В моей смене и будешь работать, коли уж ко мне попал сразу. Но не с завтрашнего дня. Стаж твой начнём отсчитывать через две недели. А пока приходи сюда каждый день, всем говори, что со мной работать будешь, а я сказал тебе — сидеть и просто наблюдать за работой диспетчеров и руководителя полётами. Ну, это пассивная практика. Сразу тебя никто к экрану не посадит и гарнитуры на уши не повесит. Побьёшь самолёты. А вот приглядись, суть улови, алма-атинскую специфику пойми и тогда я сам начну тебя натаскивать. Через две недели. Узнаешь, когда моя смена и сразу заступай на вахту. Всё. Запомни. Весь день сидеть не надо. Одну смену пробыл и с этими ребятами порт покинул. За это время со всеми сменами поработаешь. Приходи завтра и каждый день к десяти утра, уходи в семь вечера. Понял?
От такого напора, от льющегося беспрерывно текста Женька малость одурел, но, странно, абсолютно всё понял и запомнил.
— Я пошел? — спросил он и подал руку.
— Двигай, — Лопатин потрепал его по волнистому волосу и руку крепко пожал.
На улице Макаркин Женя побродил вокруг здания, обошел радары, высотомеры, удивился, что вдоль полос днём горят по краям лампочки, полюбовался взлётами и посадками больших самолётов и маленьких. Наконец и душа его отмякла и нежно пощекотала изнутри суть будущего значимого человека — диспетчера воздушного движения Евгения Антоновича Макаркина.
На следующий день вечером с окончанием смены, после которой гудела голова, хоть он и не трудился, решил Женька пойти в центральный парк культуры имени Горького. Погулял не по дорожкам асфальтовым, а меж деревьев. Меж сосен, тех же клёнов, акаций и редких берёз. Костылём он рисовал на усыпанной листьями земле самолёты. Разные. А один изобразил практически в натуральную величину. Правда скромный по размерам аппарат — «Ан-2». Зато с двумя рядами крыльев и приёмной антенной, ниткой тянущейся от кабины к килю.
Потом сел на скамейку под включенным фонарём на дорожке и ни о чём не думал. Дышал хвоей, наслаждался запахом увядающих трав и недавно слетевших с веток листьев. Минут через десять на край скамейки села девушка почти его возраста. Ну, может, и далеко до двадцати пяти было ей. Фонарь на дорожке тусклый. Не разберёшь толком. В руках она несла тяжелую сумку и села перевести дух. Потом Женя вдруг почувствовал, что она на него смотрит пристально. Причём удивлённым взглядом. Повернул голову. Точно. Девчонка разглядывала его так, будто он как минимум популярный артист кино. Нет, будто он космонавт Титов. Или Николаев.
— Ты Женя? — спросила девушка и на лице её появился лёгкий испуг. Будто она боялась, что он скажет «нет».
— Женя, — он удивился. Тоже мне — известность. — А ты кто?
— Я сестра Володи Тимченко. Младшая. Вы же знали Володю?
— Я и сейчас его знаю. Мы старые друзья со школы, — Макаркин улыбнулся. — Привет ему передай. Как зовут тебя?
— Лена, — девушка подошла и остановилась напротив. — Не передам я привет. Володя погиб. Разбился два года назад на мотоцикле. Папа ему подарил. Вова на рыбалку ездил, обгонял на шоссе «москвич». Тому, наверное, не понравилось. Он вильнул влево, сбил мотоцикл и уехал. Володя там и умер.
— Кто сказал, что «москвич»? — поднялся Макаркин
— Так следствие было, — Лена опустила голову. — Определили, что такой краской, какая осталась на колесе мотоцикла, завод МЗМА «москвичи» только красит. Но не нашли виновника. Он, наверное, из другого города был. Может, из далёкого. Разослали ориентировку. Но пока ничего. Хотя дело открыто.
— Вот же сволочь, — Женя ударил костылями по асфальту.
— Ты бы пришел к нам, а? — Лена смутилась. — Мама будет рада. Да ты с ней поговоришь по душам. Друзей у него мало было. Все разъехались. А ты, наверное, учился где-то? И вернулся? Здесь будешь жить?
— Да. В Алма-Ате. Родина. Никуда больше не хочу.
— А я в младших классах детей учу после педучилища. Ну, придешь?
— Завтра после семи. В половине восьмого точно, — Макаркин Женя пошел и
