Александр Бруссуев - Полярник
Вошел я в воду «бомбочкой» с тучей брызг и душераздирающим визгом. Еще находясь под водой, весь в пузырях, я удивился, почему визг? К тому же, если я уже перестал контролировать себя и непроизвольно издал крик восторга на повышенных нотах, то теперь-то рот мой закрыт, чем же я визжу? И вообще, я ли это визжу? Мне даже расхотелось выныривать, но пришлось.
Я изобразил, что мне по кайфу, и стал лениво плавать туда-сюда, будто ничего и не слышу. Меня колотила дрожь, почти судороги — вода оказалась на редкость холодной, просто ледяной, но все же я вытерпел минут пять моциона. За это время я сумел разглядеть пожилого загорелого мужичка вполне крепкого сложения и его спутницу неопределенного возраста, потому что глаза она прятала за стильными очками. Дама спокойно курила в своем кресле, мужчина, ну просто настоящий прожженный мачо, колотился и извивался в своем. Наконец, он справился с собой, закрыл рот и закашлялся. Художественный визг сразу оборвался.
Я обтерся своим полотенцем и, выбивая частую дрожь зубами, прошел мимо них обратно в гостиницу. Женщина улыбнулась мне всеми своими зубами и с придыханием произнесла:
— Хай.
Я постарался улыбнуться синими губами и ответил:
— Хай, — а потом добавил. — Живе и процветае радяньска Украина.
Мачо никак на меня не реагировал.
На следующий день меня и еще трех прибившихся иностранных субъектов отвезли к причалу, на который торжественно облокотился мой первый «дедовский» пароход, один из нескольких «Фоссов», терзающих море вокруг гнезда сосредоточения компании — фрахтователя — острова Исландии.
Я пришел в ужас, узнав маршруты передвижения нашего лайнера: Рейкьявик — остров Ньюфаундленд — Канада — США — Гренландия — Рейкьявик. Двадцать восемь дней круг. Четыре оборота — и отпустят домой, если, конечно, теперь не в правилах компании принципиально задерживать народ, а, точнее, меня на борту.
* * *— Да, мрачновато тут у вас — сказал я, поднявшись из недр машинного отделения.
— А что ты хочешь, могиканин? — заревел счастливый стармех, сдающий дела. Он был большим и самоуверенным одесситом, ни капельки не сомневающимся, что мир крутится только вокруг него.
— Грязно очень, говорю, — вздохнул я.
— Вот ты все и вымоешь. Команду-то с собой я не беру. Приказывай, распоряжайся, а мне пора, — он убежал в каюту обматывать скотчем большую картонную коробку крайне подозрительного вида.
Команда, благосклонно оставленная мне в распоряжение, состояла из двух человек: второй механик, похожий на артиста Булдакова с усами, и урка — моторист. Второй был уроженцем Владикавказа, русским по происхождению, а урка — унылый представитель филиппинского морского братства.
— Ишь, гад, полмашины с собой вывезти хочет, — сквозь зубы бросил в спину своего былого командира Василий.
Урка же молчал, только хлопал глазами, ничего не выражая, на круглом, как озеро Белое, лице. Мне показалось странным, как он смотрит, словно в себя.
— Идиот, — кивнул на него второй механик и перешел на английский. — Идиот, верно?
Моторист покрутил глазами и согласился:
— Точно, идиот.
— Да, отношения у вас тут сложились теплые и взаимоуважительные, — протянул я, почесывая в полнейшем расстройстве за правым ухом. — Будем и дальше дружить?
— Да, ладно, все у нас будет нормально: мы — работать, ты — руководить, — усмехнулся Василий.
— Новый перелом, великий почин. Перестройка — дело умных мужчин, — покачал я головой.
Второй механик оживился:
— Уважаешь старушку «Алису»?
— Вообще-то, с радостью и сольные песни Кости Кинчева слушаю.
Василий впервые улыбнулся, протянул мне ладонь, величиной с лопату, и сказал:
— Свои люди. Разберемся. Не то, что этот «молдаванин», признающий только «Океан Эльзы».
— Кто? Урка, что ли? В смысле, наш моторист?
— Ага, — сказал Василий и засмеялся.
Мой сменщик действительно уехал, увезя с собой полпарохода всяких полезных мелочей. Для семьи, для хозяйства. Черта национальной гордости. Оставил мне огромную недостачу смазочного масла для главного двигателя, неисправный компьютер с порушенными базами данных, полную неразбериху в запчастях и смутную перспективу грядущих штормов. Мне оставалось только упасть на колени перед компанией и униженно просить отпустить меня отсюда за свой счет и больше не пытаться работать каким бы то ни было механиком. В принципе, идея не так уж и плоха, но, черт побери, кем же мне тогда стать в своем занюханном бродячими собаками Олонце? На какие зарплаты учить детей? Да и признаваться в слабости я не привык. Поэтому я горестно вздохнул и ожесточенно принялся искать выход из создавшегося положения.
Для начала я предпринял двенадцатичасовые попытки реанимировать компьютер, двигаясь по этой стезе не как продавец-консультант магазина «Кей», а как потребитель, вознамерившийся лбом пробить себе отдельно взятую программу, не отвлекаясь на другие. Василий прибегал ко мне, жалуясь на плачевное состояние механизмов и агрегатов машинного отделения, но я никак не реагировал. Мне было плевать, встанем ли мы посреди пока еще спокойного моря, сможем ли мы ехать быстро, как того желал капитан, я не отвлекался. Через пять дней компьютер сдался, разрешив мне пользоваться тем минимумом, необходимым по работе. Я завел себе новую рабочую папку, в которой и начал свое движение. Создавалось впечатление, что кто-то передо мной пытался удалять из баз данных некоторые фрагменты, преуспел в этом настолько, что рабочий агрегат старшего механика превратился в поле игры «Косынка».
А потом у нас начали происходить отказы техники один за другим. Василий ругался и нервничал, ожидая своего скорого дембеля. Урка ходил по машине с тряпкой, тупо протирая то одну трубу, то другую, которые моментально становились еще грязнее. Что такое неразрывный сон по ночам, пришлось забыть. Как обычно, все беды приходили от штурманов. Быть идиотом на берегу — полбеды, в море — это уже беда. Так и тонут суда, потому что к этому их вынуждают идиоты с рулевой рубки. И это уже просто закон моря.
Завелся у нас на судне старпом, как обычно, с Одессы. Живот он имел огромный, всклокоченную бороду и высокохудожественную манеру начинать разговор с серии «ди-ди». Эта серии могла быть короткометражными, а могли и продолжаться, как в «мыльных» операх. Раньше он капитанил на больших судах, 30 тысяч — 50 дедвейтом, потом перебрался под голландский флаг. Здесь зарплата больше, но, вот незадача, капитанами могут работать только граждане их пресловутого Евросоюза. Поэтому пришлось унять гордыню и становиться старпомом. Я назвал его «Ди — ди». Имя прижилось, вытеснив данное сто лет назад ему родителями при рождении.
