Анатолий Марченко - Звездочеты
— Не горюй, — ободрил ее Альфред. — Будет у тебя и настоящий ариец.
Ярослава стала поспешно прощаться. Она не хотела ни минуты оставаться здесь. Поскорее бы стряхнуть с себя всю грязь, которая могла к ней прилипнуть.
Когда Ярослава ушла, Эмма игриво заметила:
— Ты мог бы оставить и ее. Или она не в твоем вкусе?
— Ты угадала, — ответил Альфред. — Неужто не видишь, что она не чистокровная немка? Бьюсь об заклад, в ней есть что-то еврейское.
— Ты меня оскорбляешь, Альфред. Я никогда не стала бы дружить с еврейкой. К тому же у нее безукоризненная репутация.
— И все же не мешает к ней присмотреться поближе, — наставительно произнес Альфред. — Впрочем, хватит об этом. Давай я помогу тебе раздеться.
— Ни в коем случае, — отозвалась Эмма. — Ложись в постель. Ты мой повелитель — я твоя раба.
Альфред одобрительно похлопал ее по голой лоснящейся спине и пошел к кровати.
— Мой шеф — большой оригинал, — сообщил он. — Улегся спать с любовницей, и вдруг за окном грянул духовой оркестр. Так он бросился к окну в чем мать родила и слушал марш. Его дама была взбешена.
— Надеюсь, ты не последуешь его примеру? — осведомилась Эмма.
— Кажется, у тебя нет оснований… — обидчиво отозвался он.
— Обожаю военную музыку, — сказала Эмма. — Готова даже рожать под марш. Уж в этом случае Германия получит настоящего солдата!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Зимоглядов ехал в Нальчик не один: с ним был Глеб — его двадцатидвухлетний сын от первой жены. Отслужив в армии, он приехал к отцу как нельзя кстати. Зимоглядов очень торопился в дорогу, намереваясь встретиться с матерью Петра, своей бывшей женой, и, если это будет необходимо, принять все меры к тому, чтобы обезопасить себя. Он знал, что Петр уже сообщил матери о внезапном воскрешении своего отчима, и медлить было бы опрометчиво.
Зимоглядов провел свое детство на Северном Кавказе и сейчас, в поезде, умиленно и жадно смотрел в окно.
От Котляревской до Нальчика поезд тащился медленно: дорога постепенно, но упрямо поднималась в гору. Равнины с высокой, шелестевшей созревшими стеблями кукурузой сменились предгорьем. Берега горных рек полыхали сизыми облаками облепихи с длинными гроздьями оранжевых ягод. Даже из окна вагона чувствовалось леденящее дыхание воды. Над едва приметными тропками среди колючих кустарников, будто от выстрелов, взметались фазаны.
— Дикий Кавказ, — проникновенно сказал Зимоглядов. — Честное слово, Глеб, как только я проезжаю Ростов, так сейчас же чувствую дыхание родных, бесконечно милых гор. Земля моих предков — терских казаков…
— Лирика, — вяло отмахнулся Глеб, свесившись к окну с верхней полки. — Лирика и слюнтяйство. Я ждал от тебя более живописных воспоминаний: зажаренный на вертеле барашек, бурдюк с вином и целая охапка зелени: петрушка, кинза, укроп. Сам не пойму, мать кормила одними пельменями да пирогами с капустой, а у меня страсть к кавказской кухне. Шашлычок… Эх, папахен, разумеется, с дикой черкешенкой, у которой не глаза — факелы в ночи…
— Вот в этих бешеных, не признающих преград речушках водится божественная форель. Прежде ее подавали к царскому столу, — продолжал Зимоглядов. Казалось, он не слышал слов Глеба или же не придал им значения. — Да что форель! Посмотри на эти горы — какая в них мощь, достоинство, гордость, вера какая в незыблемость свою! Когда мне горько, я вспоминаю этих великанов — и ко мне возвращается вера, они исцеляют меня — молчаливые, недоступные…
— Неисправимый фантазер и… — Глеб запнулся и, решившись, продолжил: — И демагог. Ты бы, папахен, лучше подумал о том, что ждет нас в Нальчике. Мы же не с официальным визитом. И даже не с визитом вежливости. И в нашу честь не будет дан обед. Надежда лишь на свои собственные ресурсы и отнюдь не лошадиные силы.
— В горах — воздух, который хочется набирать в ладони, как воду из родника, и пить, пить… В горах забывается, Глебушка, все — и прошлое, и сегодняшнее, и даже то, что должно сбыться. Горы поднимают тебя в небеса и низвергают в пропасти.
— Меня тошнит от мелодекламаций, — склонив голову к отцу, сказал Глеб. Он обладал удивительным свойством произносить грубые фразы вежливым тоном. — Экскурсоводом быть, разумеется, приятно, если знаешь, что лекцию щедро оплатят. Карета наша еле ползет, и я чувствую, что мы у цели. Ты же сам говорил, что здешняя станция — тупик. А мне еще ничего толком не ясно. И знобит от того, что тупик. Символика…
— И хорошо, хорошо, Глебушка, — весело зачастил Зимоглядов. — И не волнуйся, все я продумал, все взвесил. Удивляюсь, почему у тебя столь ничтожно стремление к познанию? Ты рискуешь обмелеть, как река в засушливое лето. Вот хотя бы простейший вопрос: что означает слово «Нальчик»?
— Не имею ни малейшего желания его расшифровывать. И вообще свое личное мнение об этом городишке я выскажу тебе чуть позже. Хотя бы после посещения шашлычной. Вот тогда пресс-конференция будет более колоритной и в точности соответствующей истине.
— «Нальчик» в переводе с кабардинского — «подкова», — не обращая внимания на паясничанье Глеба, сказал Зимоглядов. — На юге — горы Центрального Кавказа Дых-Тау и Коштан-Тау, Скалистый хребет, Буковые леса. За рекой Нальчик — отроги лесистого хребта. Прекрасный городской парк, в начале его чудесная аллея голубых елей. Если бы не та цель, ради которой живу, я поселился бы здесь навсегда. Женился бы на кабардинке, жил в горах, забыл бы, что на свете существуют газеты, войны, перевороты, что где-то суетятся люди. Боялся бы только землетрясений.
— Не хватит ли свадебных пиров, отче? У меня такое впечатление, что у тебя в каждом городе, где ты побывал и где особенно свежий воздух, который так опьяняет, — сын или дочь… — Глеб, не окончив фразы, расхохотался.
— Чувство меры — великое чувство, — назидательно, с проступившей в словах обидой сказал Зимоглядов. — Не забывай об этом. Может, я глазами смеюсь, а сердце мое плачет…
— Король Лир, ты еще никем не покинут. Даже своим пасынком Петяней. Напротив, пока что всех покидаешь ты.
— Глеб, — укоризненно прервал его Зимоглядов. — Если я кого-то и вынужден был покинуть, то не ради себя, ради высшей цели.
— Все подлости прикрываются громкими словесами, — взъерошился Глеб.
— Откуда у тебя эта злость? — изумился Зимоглядов. — В детстве ты был таким добрым, ласковым…
— Волчата в детстве тоже добрые. Я жажду дела, а ты тащишь меня в какой-то тупик, да еще и поешь ему дифирамбы.
— Бьюсь об заклад: ты будешь в восторге от нашей поездки, — заверил Зимоглядов.
