Минель Левин - Граница
— Второй год парторгом заставы старшина Хабибуллин, — Розов вводит меня в курс дел. — и, кстати, один из старожилов... Не припомните? Хорошенько подумайте...
Я напрягаю память:
— Хабибуллин... Хабибуллин...
— Вот старшина! Молодец! — Розов не скрывает восхищения. — Лучшая в округе застава. Все туда ездят за опытом.
А мне хочется на свою заставу.
— Второго числа за безупречную службу орденом Красной Звезды награжден, — продолжает Розов о парторге. — Теперь понимаете, какой это человек? Вся жизнь его на границе.
Я не сдаюсь.
— Давайте всё-таки сделаем так: вначале я проеду на Журавлиную, а уж потом за опытом к старшине Хабибуллину.
— На Журавлиную? — Розов смеется. — Так ведь Хабибуллин — старшина Журавлиной...
Я с трудом узнаю город. Прошу шофера ехать потише. Кругом асфальт. Новые двух- и трехэтажные дома. Тут и там водят стрелами башенные краны. Широкоэкранный кинотеатр.
Мы выезжаем за город. Газ-69 легко перемахивает через холмы. Дорога сворачивает к реке. Граница!..
Дозорной тропой медленно движется конный наряд. Приближаемся к вышке. В руках у пограничника — телефонная трубка. Сообщает на заставу: прошла машина.
Впереди, словно кот, выгнувший спину, прикорнула сопка, давшая название моей заставе. Чуть правей различаю аккуратные белые постройки.
«Молодцы, — думаю, — побелили».
Перед самым подъемом на сопку какие-то строения.
Спрашиваю:
— Что это?
— Старая застава, — переключая скорость, отвечает солдат-шофер.
— Как старая?
— Ну, раньше пограничники жили.
— Я понимаю... А теперь разве пустует?
— Почему пустует?..
Машина въезжает во двор, обнесенный дувалом, и останавливается возле открытой беседки перед высоким зданием. Я хотел написать: новым зданием, но ему уже несколько лет...
Начальник заставы протягивает руку:
— Терентьев. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома...
Представляете, что я почувствовал, когда он мне сказал: как дома. Это мне-то?!. И тем не менее, для меня всё здесь ново.
— Я был здесь, товарищ капитан. Здесь, можно сказать, начал свою пограничную жизнь.
— Ну, тогда... Тогда хорошо... Кто знает границу, а вы вообще...
Терентьев понимает мое состояние и ведет к старой заставе. Это метров сто. Он идет вполоборота ко мне. Моргает огромными, немного детскими голубыми глазами с ресницами, выгоревшими на солнце.
На нашей старой заставе — новое кирпичное здание.
— Чабаны живут, — поясняет Терентьев.
— А там? — я показываю в сторону старой казармы.
— Сейчас познакомлю. Терентьев открывает дверь:
— Прошу!
Что ж, я с удовольствием пожму руку тому, кто спит сейчас на моей койке. В самом конце казармы. Возле печки.
В помещении полумрак. Вхожу и, еще ничего не видя, говорю:
— Здравствуйте.
Не понимаю, почему Терентьеву так весело.
Глаза привыкают к темноте. Вдоль стен расставлены клетки. И на том месте, где стояла моя койка, тоже клетка. Уставился на меня лопоухий кролик.
— Теперь у нас тут подсобное хозяйство, — объясняет начальник заставы.
Несколько часов спустя мы поднимаемся на сопку. Пограничный наряд докладывает Терентьеву:
— На границе без происшествий.
Я долго смотрю в бинокль.
О чем я думаю?..
Думаю: пусть всякий сверчок знает свой шесток. Кто бы ни был на той стороне, какими бы договорами не были связаны два государства, а пусть всегда помнит эту поговорку. Пусть даже мыслью не залетает на нашу землю.
В чем стихия пограничника? Пурга и лавины, зной и жажда, сон, который может прерваться в любую минуту, сутки, разделенные не на день и ночь, а на часы нарядов, занятий, стрельб и многого другого, происходящего независимо от того, когда восходит и заходит солнце.
Но это пока еще мелочи. Да, мелочи!.. Стихия пограничника — в сознании долга. Пусть гром и зарево пожаров, пусть всё, что угодно, но пограничник не оставит поста. В других воинских частях есть много маневров. Они существуют и у нас, пограничников. Мы ведь тоже — воинская часть! Но при любом маневре мы не отойдем, не оставим этой узкой полоски своей земли, откуда начинается Родина. Стоять насмерть — вот наша стихия!..
Итак, я глядел в бинокль, а мысли, которые я сейчас записал, пришли ко мне быстрее во много раз. Я видел старую крепость и наверху «их» пост. Тропинка на берегу реки. Всё, как было. Ничего на той стороне не изменилось.
Из-за поворота выкатил пароход. Раньше ходил колесный, два раза в неделю. Колес я не вижу. Пароход с красным флагом на мачте. А колес нет!
— Дизеля, — подсказывает Терентьев. — Колесные списали лет пять назад. Теперь даже на моторных лодках бакены ставят.
Я вижу белокаменные постройки новой заставы. Узнаю, что сейчас на каждой заставе — электрический свет, а значит, радиоприемники, холодильники, стиральные машины.
— И телефонный коммутатор, — добавляет Терентьев. — И даже грейдер...
После обеда меня водит по заставе старшина Хабибуллин. Мне хотя не совсем удобно (об этом уже много написано), но, вероятно, нужно сказать и о казарме с ковровыми дорожками, шторами на окнах и белоснежными салфетками на тумбочках. А электрическая кухня... Вы понимаете: э-л-е-к-т-р-и-ч-е-с-к-а-я! Как тут не вспомнить два котла под навесом, которые пожирали почти все дрова, а ведь мы их с таким трудом собирали в горах!
В ленинской комнате, я, конечно, начал перебирать книги. Что ж, совсем не плохо. И если судить по некоторым переплетам, то «читабельность» завидная. Надо будет организовать реставрацию книг. Примитивный пресс, клей, ножницы — вот что для этого нужно.
На полочках — добрый десяток кубков. На стенах грамоты и вымпел — лучшей заставе округа. Красное Знамя комитета комсомола, настолько прижившееся здесь, что вроде перестало быть переходящим. Три года подряд завоевывает его Журавлиная!
А старшина всё водит меня из помещения в помещение.
— Что это?
— Ларек без продавца.
— А это?
— Комната бытового обслуживания.
Умывальник. Столик для бритья. Зеркало. Гладильная доска. Электрический утюг. Машинка. Подворотнички. Пуговицы. Иголки. Нитки...
Здорово!.. Вот бы в наше время такое... А тоже «ходили в передовых».
Побывали на огороде, на бахче. Удивительно, как это всё растет среди камней!
К нам подходят сержанты Котов и Мариенко. Котов отслужил. Завтра уезжает. Мариенко только окончил школу служебного собаководства.
Котов угрюмо молчит. Мариенко весел и разговорчив.
— «Буран» должен ко мне привыкнуть. А сержант Котов говорит, что я только раздражаю овчарку.
— Привыкнет к тебе «Буран», — спокойно отвечает старшина. — А сейчас иди в казарму. К «Бурану» до завтрашнего дня не подходи.
