Александр Дюма - Анж Питу
– За то, что он друг Лафайета и Вашингтона, за то, что он сражался за независимость Америки шпагой, а за независимость Франции пером, за то, что в Старом и Новом свете он известен как ненавистник тирании, за то, что он проклял Бастилию, где томятся несчастные узники… За все это туда заключили его самого.
– Когда?
– Шесть дней назад.
– А где его схватили?
– В Гавре, лишь только он сошел на берег.
– Откуда тебе это известно?
– Я получил от него письмо.
– Из Гавра?
– Да.
– И схватили его тоже в Гавре?
– В Лильбонне.
– Послушай, мальчуган, не дуйся на меня и расскажи мне толком все, что знаешь. Я клянусь тебе, что либо кости мои останутся гнить на площади Бастилии, либо отец вернется к тебе.
Себастьен взглянул на фермера и, видя, что тот говорит совершенно искренно, смягчился.
– Дело вот в чем, – сказал он, – в Лильбонне отец успел нацарапать карандашом на книге несколько слов:
«Себастьен, меня схватили и везут в Бастилию. Терпи, надейся и трудись.
Лильбонн, 7 июля 1789 года.
Р. S. Меня схватили, потому что я боролся за свободу.
Мой сын учится в коллеже Людовика Великого, в Париже. Умоляю того, кто найдет эту книгу, во имя человечности передать ее моему сыну; его зовут Себастьен Жильбер».
– И что произошло с книгой? – спросил Бийо, задыхаясь от волнения.
– Он вложил между страниц золотую монету, перевязал книгу шнурком и выбросил в окошко.
– И?..
– И ее нашел деревенский священник. Он выбрал самого крепкого юношу из своей паствы и сказал ему: «Оставь двенадцать франков своей голодающей семье, а Другие двенадцать франков возьми себе и ступай в Париж к бедному мальчугану, у которого отца схватили из-за того, что он слишком сильно любит народ». Юноша прибыл в Париж вчера в полдень, он отдал мне книгу отца – вот откуда я знаю, что отец арестован.
– Ну и дела! – сказал Бийо. – Я начинаю думать, что и среди священников попадаются неплохие люди. К несчастью, их очень мало. А где этот отважный юноша?
– Отправился вчера вечером в обратный путь; он надеется сберечь Для своих родных пять франков из двенадцати, которые взял на дорогу.
– Как это прекрасно, Жильбер, как это прекрасно! – сказал Бийо, плача от радости. – О, какой добрый у нас народ, ведь правда, Себастьен?
– Теперь вы знаете все.
– Да.
– Вы обещали вернуть мне отца, если я вам все расскажу. Я рассказал; подумайте, как сдержать слово.
– Я уже сказал, что спасу его или погибну. А теперь покажи мне книгу.
– Вот она, – отвечал мальчик, доставая из кармана «Общественный договор».
– А где письмо твоего отца?
– Вот здесь.
– Можешь не беспокоиться, – сказал Бийо, поцеловав строки, начертанные доктором. – Я иду в Бастилию, чтобы вернуть тебе отца.
– Несчастный! – сказал ректор, беря руки Бийо в свои. – Как же вы проникнете к государственному преступнику?
– Захватив Бастилию, тысяча чертей! Несколько гвардейцев рассмеялись. В мгновение ока смех охватил всю толпу.
– Да что же такое эта Бастилия, скажите на милость? – взревел Бийо, окинув толпу сверкающим от ярости взглядом.
– Камни, – сказал один солдат.
– Железо, – сказал другой.
– И огонь, – добавил третий. – Берегитесь, старина, он жжется.
– Да, да, он жжется, – повторила устрашенная толпа.
– Ах вот как, парижане, – завопил фермер, – ах вот как! У вас есть кирки, а вы боитесь камней; у вас есть свинец, а вы боитесь железа, у вас есть порох, а вы боитесь огня! Трусливые парижане! Подлые парижане! Парижане, созданные, чтобы прозябать в рабстве! Тысяча дьяволов! Найдется здесь хоть один храбрый человек, который пойдет со мной и Питу на приступ королевской Бастилии?! Я – Бийо, фермер из Иль-де-Франс. За мной, вперед!
Отвага внушила Бийо самые возвышенные слова.
Толпа, трепеща от возбуждения, забурлила, закричала:
«На Бастилию! На Бастилию!»
Себастьен вцепился было в рукав Бийо, но тот мягко отстранил его.
– Дитя, – спросил он, – какое слово стоит последним в письме твоего отца?
– «Трудись», – отвечал Себастьен.
– В таком случае трудись здесь, а мы пойдем трудиться там. Только наш труд будет состоять в том, чтобы рушить и убивать.
Юноша ничего не ответил ни бросившемуся ему на шею Анжу Питу, ни фермеру; он стоял, закрыв лицо руками, а затем вдруг начал биться в таких сильных судорогах, что его пришлось унести в школьную больницу.
– На Бастилию! – крикнул Бийо.
– На Бастилию! – крикнул Питу.
– На Бастилию! – повторила толпа. И все двинулись в сторону Бастилии.
Глава 13.
КОРОЛЬ ТАК ДОБР, КОРОЛЕВА ТАК ДОБРА
Теперь, с позволения читателей, мы расскажем об основных политических событиях, свершившихся незадолго до описанных выше событий в жизни французского двора.
Те, кто хорошо знают историю этой эпохи, а также те, кого история как она есть пугает, могут пропустить эту главу и перейти к следующей, где вновь пойдет речь о приключениях Бийо и Питу; что же до этой главы, то она адресована лишь умам требовательным и пытливым.
Вот уже год или два как нечто неслыханное, неведомое, нечто, пришедшее из прошлого и устремляющееся в будущее, носилось в воздухе.
То была революция.
Вольтер, приподнявшись на мгновение со своего смертного одра, разглядел в окружавшей его тьме сверкание ее зари.
Подобно Христу, в чьем уме она родилась, революция призвана была свершить свой суд над живыми и мертвыми.
«Когда Анна Австрийская стала регентшей, – говорит кардинал де Рец, – у всех на устах было только одно:
«Королева так добра!»
Однажды врач г-жи де Помпадур, Кенуа, живший в ее доме, увидел входящего к маркизе Людовика XV: помимо почтения, некое другое чувство охватило его с такой силой, что он побледнел и задрожал – Что с вами? – спросила г-жа дю Оссе.
– Вот что, – отвечал Кенуа. – Всякий раз, как я вижу короля, я говорю себе: а ведь этот человек может отрубить мне голову!
– О! Не бойтесь, – отвечала г-жа дю Оссе. – Король так добр.
Из этих двух фраз «Король так добр!» и «Королева так добра!» – родилась французская революция.
После смерти Людовика XV Франция вздохнула полной грудью. Вместе с королем она освободилась от особ вроде маркизы де Помпадур и графини Дю Барри, равно как и от Оленьего парка.
Забавы Людовика XV обходились нации недешево – они стоили ей больше трех миллионов в год К счастью, на престол взошел король юный, нравственный, человеколюбивый, почти философ.
