Команданте Мамба (СИ) - Птица Алексей
Обратно двигались по той же прорубленной просеке. Джунгли уже смогли частично восполнить потери, и поэтому, оставшийся домашний скот пришлось зарубить, накормив мясом даже рабов. Дальше пошли налегке.
В отличие от пигмеев, змеи не собирались благодушничать, и также, проявляя свою подлую натуру, кусали всех подряд, не разбирая, кто здесь воин, а кто раб.
Через десять суток, отряд насчитывал не двести восемьдесят семь человек, а двести восемьдесят, но, это всё равно было намного лучше, чем ожидал Аль-Максум. Выйдя из джунглей, он отправился в Ньялу, подгоняя рабов. Поход можно было считать удачным, если бы не потери. Потерять три четверти отряда, это было чересчур, и ему предстоял непростой разговор со спонсорами похода.
Одно радовало Аль-Максума, рана стала затягиваться и зарубцовываться, прямо на глазах. Ничего…, после продажи рабов, он снова завоюет расположение, как соратников, так и Великого Махди. А там и подтвердиться его титул эмира. А дальше, дальше…, недалеко и до руководства всей провинцией, которая может получить статус султаната, или эмирата. А он станет не просто эмиром, а великим эмиром.
Ньяла встретила его ликованием и удовлетворёнными взглядами многочисленных жён, не скрывающих свою бурную радость. Иначе, если бы он погиб, их ждала бы незавидная учесть быть проданными в услужение. И только самым красивым из них, был бы предоставлен шанс снова занять место в гареме, дабы услаждать взгляд и чресла следующего хозяина.
Отбросив ненужные мысли, Аль-Максум отправился на встречу с элитой города. Машинально поправив матерчатую повязку на своей, почти зарубцевавшейся, ране, он вошёл в караван-сарай, где собрались уже все присутствовавшие.
Встретили его нерадостно, даже, скорее, враждебно. Местный ставленник махди, уже был в курсе всего произошедшего, особенно, того, что вернулись, мягко говоря, не все. И он задал первый неприятный вопрос.
— Где наши воины? Почему вернулось так мало?
— Не все воины оказались барсами, многие показали себя трусливыми зайцами, и уподобились гиенам, бросив войско, и своего предводителя, — ответил Аль-Максум.
— Так, может, предводитель не блистал храбростью, и не бросался на жалких дикарей, как лев. А, поджав свой хвост, прятался за более храбрыми, пусть и гиенами?
Аль-Максум, распахнув полы походного халата, продемонстрировал, ещё не зажившую, рану.
— Не всеми ранами можно гордиться, — заметил посланник, снова уязвив его.
— Эта рана получена в бою!
— В бою, с кем? С женщинами и стариками? Тогда, у каждого из нас вся грудь в шрамах, и не только грудь. Многие из нас пролили кровь, в борьбе с юными девицами, и не единожды, — с насмешкой сказал посланник.
Кровь бросилась в лицо Аль-Максума, и он, сжав до судорог руку на эфесе сабли, еле сдержался, чтоб не вытащить её, и не разрубить наглому… ибн калб, его голову.
— Идите, и займитесь своими людьми и рабами, чтобы они не передохли, перед продажей… шариф Аль-Максум.
Глава 16 Чёрные сотни
Мне принесли найденный запас спирта, и, плеснув его в чашку с водой, чтобы разбавить, я стал пить, время от времени, наполняя её вновь, когда пустела. И, с каждым разом, в ней оставалось воды всё меньше, а спирта всё больше.
Я хотел забыться, избавившись от скребущей занозы зловещей пустоты и холода в сердце. Хотел, но не смог. Спирт, проникая в моё тело, отравлял его и мозг, но, ничего не мог поделать с сердцем. Холод и пустота не собирались покидать сердце, заставляя меня переживать все произошедшие события, вновь и вновь.
Наконец, сознание начало меркнуть, сдавшись перед огромной дозой спиртного, и я его потерял, провалившись в тёмное и мрачное беспамятство. В таком состоянии, я пролежал больше суток. Очнулся я вечером, и, словно чёрный безжалостный демон, выскользнул из хижины, где провёл эти сутки, в алкогольном беспамятстве.
Воины вздрогнули, когда я бесшумно материализовался позади них. Мотнув головой в знак того, что я оценил их бодрствование на посту, я пошёл туда, где осталась навсегда моя любовь. Ночь не мешала мне, позволяя остаться наедине со своими мыслями, и прахом любимого человека. До утра простояв перед урной, я взял, найденное после битвы мачете, с которым бросилась на врагов Нбенге, и ударил им в дерево, всадив лезвие на всю длину. Только рукоятка осталась торчать из ствола, ни в чём не повинного, баобаба.
Но старое дерево не дрогнуло, приняв в себя знак взятого обета мести. Прошелестев листвой, под порывом ветра, налетевшего из саванны, оно подтвердило его. На этом мы с ним расстались. Уходя, я прикоснулся губами к бусам, и скупая мужская слеза скатилась по моим чёрным щёкам, упав блестящей, как алмаз, каплей на них.
Луч солнца заиграл на, влажном от слёз, бисере, и, отразившись от них, тёплой, ласковой ладонью коснулся моей щеки. «Любимый», — прошелестел в листве дерева ветер. В ответ дрогнуло в моей груди сердце, а холод, пронзивший его, немного ослаб. Шевельнулся древний рог, висящий на шее, а ножны кинжала царапнули кожу бедра.
Отвернувшись, я ушёл, не оглядываясь. У меня появилось много дел, очень много…, и надо их все завершить, пока я жив…
Нгани явилась по моему зову, принеся одну, и приведя другую, мою дочь.
Мирра и Слава, две мои малышки, смотрели на меня маленькими чёрными глазками. Чёрная Мирра, и чёрная Слава. Что ж, у меня есть ради кого жить.
И моя чёрная слава, ещё покроет моё имя своим чёрным, блестящим покрывалом, и горе тому, кто будет потворствовать ей. Горе!!!
Сейчас же, я стал заниматься своим, разрушенным врагами, хозяйством. Месть — это блюдо, которое надо есть холодным. Чтобы отомстить, мне нужны были воины, а у меня их было, пока, очень мало. Но ничего, я подожду…
Везде, где появлялась моя высокая, мрачная фигура, начиналась кипучая деятельность. Хижины восстанавливались. Кузнецы и гончары приступили к работе. Кроме этого, нужно было улучшить кожевенные мастерские, для производства щитов и кожаных доспехов.
Охотники уходили в саванну. Работники — на поля. Я занимался всем подряд, и начал учить воинов обращению с огнестрельным оружием. Но, мои остальные воины, пленные и переселенцы, во главе с Бедламом, ещё не пришли, их я ждал со дня, на день. И, наконец, дождался.
Пришли они через две недели. Бедлам сразу бросился ко мне, узнав, что здесь произошло. Но, я прекратил поток его слов, сразу перейдя к делу, требуя рассказа о том, что произошло с ним, и со всеми остальными, кого он вёл.
Здесь сюрпризов не было, он довёл почти всех, в том числе, и домашний скот. Заново пришлось привыкать к нововведениям, устраивать загоны для скота, в виде краалей, а также использовать одомашненных буйволов, для вспашки земель, и ловить диких, для использования в тех же целях.
Как сделать элементарное дышло, плуг и упряжь, я, примерно, представлял, читая об этом в книгах, и наблюдая в деревне, куда приезжал с матерью к деду. Правда, стоило мне это кучу времени и труда. Раньше бы, ещё нервов. Но, не сейчас, сейчас я был спокоен, как танк. И это пугало гораздо больше, чем, если бы я орал, и бил неразумных.
Собрав всех молодых мужчин, которые были со мной, и которых привёл Бедлам, я приступил к обучению своей новой армии, для чего привёл всех на полигон, и выстроил там.
Дальше, каждый из них показывал мне, что он умеет, и с каким оружием. Исключения не было, ни для кого. Ни для воинов, что прошли со мной не одно сражение, ни для молодых новобранцев, что ещё вчера были пленными, или рабами.
Индивидуальный показ боевых навыков затянулся на неделю, но, я не торопился, и даже завёл учёт на каждого, записывая углём на дощечке, имя воина, и его умения, что вызывало удивление в их чёрных глазах. Дурачки чёрные. Дощечки, в основном, содержали только имена и прочерки. Либо короткие, как выстрел, записи.
«Обормот — умеет тыкать копьём».
«Мабету — умеет держать нож».
«Наз — лучше бы он ничего не умел».
«Швели — умеет далеко плеваться».
