Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане
Умирающий снял с себя известное нам кольцо и, надев его на руку Бартеса, обратился к Ли Юнгу и Ли Вангу:
— Поклянитесь, что будете повиноваться этому молодому человеку, моему сыну и наследнику: он теперь Кванг!
— Клянемся! — ответили оба китайца, падая на колени.
— Клянитесь быть палкой в его руках, которая бьет, и мечом, который поражает непокорных!
— Клянемся!
— Клянитесь, что всех наших братьев приведете к покорности ему, моему единственному сыну и наследнику!
— Клянемся!
— Клянитесь, что укажете ему место хранения вековых сокровищ, принадлежавших Квангу!
— Клянемся!
— Хорошо! — заключил наконец Фо. — Ваши клятвы вписаны с этой минуты в «книгу судеб».
Потом, собрав последние силы, он торжественно воскликнул:
— Приветствую Кванга, сокрытого в жилище Вечности! Приветствую Короля Смерти!
На это все стоявшие перед ним китайцы ответили дружным возгласом:
— Приветствуем нового Кванга в его начинающемся могуществе и величии! Да здравствует Властелин Жизни!
Не успели смолкнуть эти крики, как старый Кванг испустил последнее свое дыхание…
XX
«Иен» в трауре. — Визиты к покойнику. — Всеобщее любопытство. — Искусство превращения в желтого человека. — Янки. — Язык спекуляций и язык оваций. — Краткий обзор жизненной драмы.ТЕЛО УМЕРШЕГО ФО БЫЛО НАБАЛЬЗАМИРОВАНО под наблюдением доктора, присутствовавшего при его последних минутах, и положено на парадном катафалке, на среднем мостике судна. Там оно находилось двое суток, в продолжение которых около катафалка беспрестанно теснились посетители разных наций, но более всего — китайцы. Эти люди, столь презираемые и едва терпимые в Америке, хотя их в Сан-Франциско, например, насчитывают до восьмидесяти тысяч, спешили отдать честь своему умершему соотечественнику, не догадываясь, впрочем, кто он был, и в то же время рады были посмотреть на великолепное судно, принадлежавшее их стране, которое они видели первый раз в своей жизни и которым очень гордились. Приезжая на «Иен», они привозили с собой огромные венки из роз, иммортелей и померанцевых цветов, которыми и украшали тело покойника.
Кроме того, целая депутация из представителей китайского предместья явилась выразить свое соболезнование офицерам «Иена» по случаю смерти их командира. Порник, в качестве первого лейтенанта судна, провел их к Бартесу, при котором находились Ли Юнг и Ли Ванг. Китайские представители, подобно американцам, не могли признать в китайцах судна европейцев, ставших лишь недавно сынами Небесной Империи, — до того велик был эффект способа превращения, употребляемого в подобных случаях. А между тем ничего не могло быть проще этого способа. Весь фокус состоял в том, что наши герои ляписным карандашом подрисовали себе ресницы, удлинив их с одного конца к носу, а с другого к бровям. Эта примета, по которой узнают китайца между другими народностями, так характерна, что если она есть налицо, то о других, второстепенных, признаках обыкновенно не заботятся. Впрочем, Бартес, в интересах которого более всего необходимо было походить на китайца, кроме этой гримировки, остриг себе по-китайски усы.
Не одних только китайцев видел на своей палубе «Иен». Многие американцы также явились посмотреть на китайский броненосец и во главе их — сам губернатор штата, прибывший с ответным визитом к Бартесу. Последний, однако, не мог его принять по случаю траура, и губернатор должен был удовольствоваться простой передачей ему своей визитной карточки.
Вообще прибытие «Иена» в столицу Калифорнии было настоящим событием, о котором только и говорили в городе. Разные обстоятельства еще более способствовали возбуждению общего любопытства: таинственное появление судна, проход его в порт без лоцмана, его великолепная отделка и солидное вооружение, изящные манеры китайского адмирала, принца Иена, и, наконец, смерть Фо, его отца, последовавшая в самый день прибытия судна… Всего этого было даже слишком много, чтобы до крайности возбудить любопытство янки, в характере которых, в сущности, очень много детского, несмотря на всю их деловитость. Это единственный народ на нашей планете, у которого соприкасаются такие крайности, как дело и развлечение, спекуляции и фланирование, сведение конторских счетов и выискивание по перекресткам улиц фантастических афиш. У них возможны, например, такие сценки. Какой-нибудь мистер Джон говорит мистеру Гарри:
— Как сахар завтра? — и в ту же минуту кричит во все легкие:
— Урра, Барнум, yppa!..
«Как сахар завтра» — значит: «Какая цена будет завтра сахару?», потому что янки не любят лишних слов и сокращают свои деловые фразы до крайнего предела.
Мистер Гарри отвечает:
— Н-знай, Джон! Урра, урра, Барнум! П-чем свин-сал Цинц-ннат?.. Урра, урра, Барнум!
Эта фраза означает: «Не знаю, Джон! Почем свиное сало в Цинциннати?»
Но вернемся к «Иену» и его командиру. И тот, и другой интересовали калифорнийцев до чрезвычайности. Везде, по всем улицам и переулкам Сан-Франциско, только и продавали, что фотографии броненосца и самого принца Иена. От фотографов не было отбоя. Так как Бартес наотрез отказал им устанавливать свои аппараты на самом судне, то они взбирались на крыши домов, прилегающих к набережной, и оттуда снимали свои драгоценные виды, раскупаемые потом нарасхват по невозможным ценам. Другие фотографы наводняли собой палубы соседних с «Иеном» фрегатов, пароходов, катеров и т. п., с которых можно было видеть китайский броненосец. Дошло до того, что места как на крышах домов, так и на соседних с «Иеном» судах стали продаваться, и вследствие этого цены повысились еще больше. Но ничто не в состоянии было удержать янки от приобретения этих фотографий, потому что «Иен» был в такой моде, которая успешно могла соперничать с модой на Барнума…
Всего меньше занимало общественное внимание самого Бартеса, который всецело был поглощен воспоминаниями о прошлом и заботами о будущем.
Судьба его поистине была сказочной и походила на историю из «Тысячи и одной ночи».
Вот он видит себя мальчиком в глухой провинции своего отечества, в этой Франции, которую он и любит так безумно, и в то же время так безумно ненавидит!.. Отец его — полковник французской армии и по этой причине вечно в отсутствии; несмотря на это, он страстно привязан к своему небольшому семейству, состоящему из жены и сына, и пользуется каждой свободной неделей, чтобы навещать их. Приезжая домой, он ласкает жену, ласкает сына, привозит им подарки и говорит ему, своему «бравому Эдмону»:
