Николай Камбулов - Обвал
— Да где искать-то? Все обшарил…
— Ты техник-радист. Я перед тобою снимаю шапку. Сухов, шапку сними! — велел он мне и стал на колени перед Шкуренко: — Смотри, смотри, Сема… от имени всех бойцов и командиров! От имени самого майора Русакова! Как перед аллахом стою… Слово свое сдержи!
Но Шкуренко не ответил, он все еще лежал вниз лицом.
— Ты жив, Сема? — спросил Кулиев, надевая шапку. — Покамест ты живой, мой надежда на тебя большой. Не будем мешать.
Он показал глазами на выход, и мы вышли из отсека.
Кромешная тьма закрыла нам глаза. Я начал читать стихи:
Где-то там звезды светят…
— Ай, брось! Пошарим мало-мало — и найдем движок и подзарядим.
— Да где же ты его найдешь, товарищ старшина?
— Должен быть! — отрезал Кулиев с уверенностью. — О Сухов-оглы, это пах-пах! Земля большой услышит нас. «Слушайте, слушайте! Подземный гарнизон сражается!» Да ты что, не веришь?! Ах, не хорошо ты думаешь, Николай.
Он взял меня за руку, и я потащился за ним. Шли, шли в темноте и, как это не раз случалось раньше, сбились с пути. Кулиев свалился с ног, упал, похоже, обессиленный от голода.
Я зажег фонарь, вижу — сквозь густую черную бороду Кулиев виновато скалит белые зубы:
— Извини, Миколка-оглы, курсак пустой… Подними… Я ведь со вчерашнего дня ничего не ел, но ты не болтай об этом… Я же главный снабженец, кто поверит.
Я поднял его, и мы потихонечку поплелись…
4В катакомбах ночная тишина особая: здесь не просто тихо, а как в могиле — глухо, малейшее проявление жизни слышится и запахом, и шорохом. Я лежал в повозке, думал о боевом задании. Посланный в поселок Жуковка сержант Дронов с твердым условием возвратиться в катакомбы через пять дней — не возвратился и на шестой. Теперь в Жуковку готовится пойти Зияков с той же целью — разведать подходы к вражеским складам. Майор Русаков подсоединил к лейтенанту Зиякову меня, как знающего немецкий язык…
И вот я лежал на соломе в повозке и думал обо всем этом. Очень тихо было. Потолок выплакивал в подставленную на ночь кружку капли воды, и эти слезинки-капли, падая в посудинку, как всегда, выговаривали: «Сколь-ко, сколь-ко, сколь-ко, сколь-ко».
Потом до моего слуха дошли осторожнейшие шаги — так, крадучись, не дыша, из наших бойцов никто не ходит. Я поднял голову — в смутном лунном свете, пришедшем под своды нашего командного пункта через центральный зев входа, я различил сгорбленную человеческую фигуру у пустого котла походной кухни.
— Эй, ты кто? — спросил я полушепотом, можно сказать, едва слышно. — Иди ко мне.
Сгорбленный подошел — в руках он держал большой сверток.
— Ты кто? — повторил я.
— Ви… ви…
— У тебя что, языка нет?
— Ви… ви…
— Из какого взвода?
— Ви… ви…
Я включил фонарик, осветил лицо — прижухлый, синеватый, с оттопыренными губами рот. «Вот так встреча! Да ведь это ефрейтор Ганс Вульф!»
— Вульф?!
— Ви… ви…
Видно, Вульф тоже опознал меня — возможно, по голосу, кто его знает, — только он осторожно положил на землю сверток, который, как я заметил, пошевелился и притих.
— Что там у тебя в свертке?
И тут я спохватился: «Что ж я с ним так веду себя! Ведь он самый-пресамый фашист, убийца! Как он сюда пробрался? Да еще на КП!»
— Руки вверх! — потребовал я по-немецки. Он рук не поднял, опять свое:
— Ви… ви…
Тут я заметил: одежонка на нем нашенская — телогрейка, брюки стеганые, заправленные, правда, в голенища немецких солдатских сапог.
«Переоделся, значит. — Припомнил я и седую Клаву с ее маленькой девочкой. — Да он же с нее стянул эту одежду!»
Вульф чем-то зашуршал, вижу, ученическую тетрадь в раскрытом виде сует мне:
— Ви… ви…
Я взял тетрадь, читаю написанное по-русски: «Фрау Клави нужен молоко для девички кушать. Я уж говорью две букви: «Ви, ви». О, это для менья целий событий… Никто меня тут не трогает, не обижает, считают, что я не могу говорить. Обида немножко оттого, что я уже ничего не представляю для людя. Один фрау Клави немножечко понимайт менья…»
— Ага!.. Задело за живое! Зачем убивал наших?! — сказал я по-немецки, но негромко: я уже думал, если сейчас набегут наши, опознают в нем участника кровавого преступления в Багеровском рву, разорвут и затопчут. — Ты лично убивал?!
Он выхватил из моих рук тетрадь, крупно написал в ней: «Убиваль немножко. Быль приказ, и я выполняль… чтобы свою долю иметь и не быть зависимым в жизни от тех, кто имейт большой капитал… А сейчас я никто, тень, пустота в чужой одежда…»
— Как же Клава тебя терпит?
Пакет-сверток зашевелился, застонал. Вульф взял его на руки, отвернул часть обвертки, и я увидел… восковое лицо ребенка.
Да это же та девочка, которую тоже расстреливали!.. Чтобы… чтобы иметь свою долю капитала…
У меня имелись две залежалые конфеты, зашитые в шинели. Я берег их, чтобы в день рождения моей мамы чаю попить в компании приглашенных. Я распорол полу и вложил конфеты в ручонку спящей малютки.
— Ви… ви… — отозвался Вульф, вроде бы поблагодарил.
— Да уматывай ты отсюда!
Из темноты показалась женщина. Это была Клава.
— Я не теряю надежды, миленький, — сказала она мне и, взяв под руку Ганса Вульфа, молча пошла с ним по направлению отсека, в котором помещались ополченцы, как мы называли гражданских.
Подошел лейтенант Зияков, спросил:
— Ты с кем тут разговаривал?
— Читал стихи…
— Не ври, Сухов. Около тебя крутились двое. Кто такие?
— Гражданские, товарищ лейтенант. Голод не тетка…
— А-а! У самих животы приросли к спинам, — сказал Зияков и направился в отсек Русакова.
Где-то там звезды светят.Где-то там провода гудят…Где-то там при ярком светеЗа столом борщи едят!..
Давно мне эти слова лезут в голову. Я начал искать продолжение этого стихотворения:
Так за то,Чтоб на всей планете…Тра-та-та…Наши дети…
Я не заметил, как опять подошел к повозке лейтенант Зияков.
— Ты женат, Сухов? И детей имеешь?.. Ну ладно, собирайся, пойдем искать сержанта Дронова. Русаков велел…
* * *Из катакомб мы вышли через тайный лаз. Часовой, а им оказался кавалерист Прокопий Кравцов, ободрил:
— Я тут пятый раз стою — тишина! Ни одного выстрела. Наверное, фашисты махнули на нас.
И верно — тишина, ни звука! Еще прошли с километр по направлению к Жуковке, к морю. Залегли в лощине, смотрим — на фоне предутреннего неба выделяется паутина проволочного заграждения, примерно в два или три кола. Поднялись еще ближе к железной паутине. Видим, воронка — снаряд тут упал. Мы в эту яму и глазеем — ничего подозрительного. Тянет запахом моря да гарью, обожженной землей.
