Владимир Востоков - Ошибка господина Роджерса
— Извините, но документы я не могу вам дать.
— Понимаю. И не настаиваю. Ну, а сфотографировать, надеюсь, не откажете?
Я подумал и согласился.
Роджерс, к моему изумлению, вынул из внутреннего кармана пиджака маленькую черную продолговатую коробочку, напоминающую футляр от дамских часов, только наполовину уже и короче. Он, ловко манипулируя, перефотографировал все страницы паспорта.
— Неужели эта малютка фотографирует? — невольно вырвалось у меня.
— Еще как. Это же «Минокс».
— Можно посмотреть?
Я рассматривал диковинную коробочку и не верил своим глазам. Роджерс по ходу объяснял, как им пользоваться. Как все просто и ясно, «Ну и техника!» — с восхищением подумал я.
— Теперь собирайтесь и поедем. Обмоем это дело, как принято у вас в таких случаях, — предложил Роджерс, отправляя в карман пиджака фотоаппарат.
«Выигрыш» обмывали целый день.
Наконец приехал Зоря.
Он появился на квартире неожиданно. Мы крепко обнялись, расцеловались.
— Как ты тут? Вроде бы чуть осунулся? — освобождаясь от объятий, сказал Зоря.
— Осунешься. Роджерс замучил меня. Да ты тоже выглядишь не очень-то свежо.
— Была нервная командировка, — как-то вяло и неохотно откликнулся Зоря. — Где Роджерс?
— Сейчас объявится. — И как бы в подтверждение сказанного, зазвонил телефон. Подошел Зоря.
— Слушаю. Здравствуйте. Да, сэр. В принципе удачно. Но пришлось побороться. Конкуренция большая. Хорошо, сэр. — И Зоря в раздумье положил трубку. — Я должен ехать. Мне надо отчитаться. Скоро вернусь. — Зоря, избегая моего взгляда, поспешно покинул квартиру.
Зоря сдержал слово. Он вернулся быстро. И не один. С ним был Роджерс. Они тут же утащили меня в кабаре. И снова пошли мотания по ресторанам, кафе. Опять водка, коньяк. Откровенно говоря, мне это изрядно надоело. Было такое ощущение, словно я попал в беличье колесо, из которого не могу никак выбраться.
И когда время моего пребывания в Вене закончилось, я очень обрадовался. На вокзале меня провожали Зоря и Роджерс.
— Нам так и не удалось поговорить по душам, — сказал я на прощание брату.
— Во всем виноват Роджерс. Он отнял тебя у меня, — ответил Зоря, грустно улыбаясь.
— Вы в обиде? В следующий раз я исправлюсь… — пообещал Роджерс.
— Боюсь, что это будет не скоро, — ответил я
— О, мы умеем ждать. Верно, Зоря?
— Конечно! Грустно расставаться, — сказал Зоря. — Но ничего не поделаешь. Всему приходит конец.
— К сожалению, — согласился я.
Мы обнялись. Расцеловались.
— До свидания, Алексей Иванович. Я не говорю «прощайте». А это вам в дорогу, чтобы не скучали, — сказал Роджерс, передавая мне красивую полиэтиленовую сумку.
— До свидания.
— Всем сердечный привет. Пиши обязательно. Извини, если что было не так, — произнес Зоря.
— Все хорошо. И ты пиши. Спасибо вам за все. Я слишком много доставил вам хлопот. — И мы снова обнялись.
Поезд, медленно набирая скорость, покидал вокзал. Брат и Роджерс остались на перроне. В эту минуту мне было действительно грустно.
Я стоял у окна и думал о Вене, о днях, проведенных в этом городе. Честно говоря, меня ошарашила эта «легкая жизнь». Я был под впечатлением ярких красок и блеска. Разумеется, ничего подобного я раньше не видел. Не хотелось сейчас вспоминать какие-то мелочи, насторожившие меня. В общем-то впечатление было хорошим, и пусть это впечатление пока останется.
Даже Роджерс с его назойливыми расспросами, шутками и не очень-то честными глазами пусть остается в памяти милым, добрым человеком.
Я вошел в купе, кивнул соседу, читавшему газету. Средних лет, довольно упитанный мужчина. Я невольно посмотрел на багажную полку. Там лежали два больших кожаных коричневого цвета, добротных чемодана. «Не повезло, черт возьми. Иностранец», — подумал я. Разочарованный, выхожу в коридор. И в это время вспомнил о сумке Роджерса. Любопытство взяло верх. Я вернулся в купе. Заглянул в сумку. Там оказались книги Солженицына «Раковый корпус» и «В круге первом». Отложил их в сторону. Незнакомец бросил взгляд на книги и на чистейшем русском языке сказал:
— Рекомендую выбросить, если не хотите иметь неприятности на границе…
— Да вот, перед отходом поезда всучили, — на всякий случай оправдывался я. — А что в них такое?
Так мы познакомились. Он оказался нашим работником из торгпредства в Австрии. Мы о многом с ним переговорили. Это был интересный собеседник. Умный, начитанный, много повидавший в своей жизни, поездивший по свету. К немалому моему удивлению, он заявил, что ему надоело мотаться по заграницам, не дождется, когда можно будет навсегда вернуться в Москву.
— А мне нравится здесь, — ответил я ему.
— Нравится? Охотно верю. Особенно когда приедешь на короткое время к богатому родственнику. Вот если бы вы здесь пожили три-четыре года, интересно, что бы говорили тогда. Нет, Алексей Иванович, я, например, не хотел бы здесь ни родиться, ни тем более жить.
— Ну, это другое дело, я говорю не об этом.
Чем ближе поезд подходил к Москве, тем медленнее, мне казалось, он идет. Особенно тягостны были последние километры. Не находил себе места.
— Волнуетесь? — с сочувствием спросил Петр Николаевич, так звали моего соседа.
— Очень, — охотно откликнулся я. — А вы?
— И я волнуюсь. Волнуюсь каждый раз, когда возвращаюсь на Родину.
И вот мы приехали. Прильнув к окну, я смотрел на мелькание встречающих и наконец увидел на перроне жену и Лену.
Носильщик таскал мои вещи и укладывал их на тележку. А я, боясь, как бы что-то не утащили, метался от купе к выходу вагона, так и не выбрав минуты поздороваться с женой. И только с последним свертком я сошел на перрон и попал в объятия родных. Марины не было. О ней, разумеется, я и спросил в первую очередь:
— Где Марина?
— У нее экзамен, — ответила жена. — Ну как?
— Все здорово. Дома расскажу.
Мы сидели в такси и молчали. Я рассматривал город с такой ненасытной жадностью, будто впервые увидел его. Прав Роджерс, Москва необыкновенно хороша.
— Ну, — спрашивает жена, — чего молчишь?
— Сейчас… погоди… дай опомниться.
Она поняла мое состояние и больше не тревожила. Но вот мы и дома. Марина, оказывается, уже пришла.
— Путешественнику салют! — приветствует она, чмокнув меня в щеку.
Я раздеваюсь, начинаю в полном смысле слова священнодействовать над чемоданами. Марина стоит в стороне и как-то недобро усмехается. «Подожди, — думаю, — сейчас ты запляшешь». И на свет божий появляется пальто с норковым воротником.
