Джеймс Кервуд - На равнинах Авраама

В ту ночь, поднимаясь на гору, Вояка не переставал скулить. Опередив Джимса, он выбрался на вершину, и из горла его вырвался низкий вой.

Джимс подошел к собаке и застыл на месте.

Сердце остановилось у него в груди. Повеяло холодом смерти.

Над дальним краем леса, куда утром ушел Хепсиба, поднимался огненный столб. Немного ближе, над Заповедной Долиной, небо озаряли всполохи красного пламени. Но свет исходил не от горящего леса. Не походил он и на факел из подожженных пней. Не был отражением в безлунном небе пламени, пожирающего сухую траву. Столб сверкающего света поднимался вверх, мрачным багровым сиянием разливаясь под облаками, окрашивая их края в цвет серебра, золота и крови.

Горел его дом!

Одновременно с криком, вырвавшимся из горла Джимса, в его голове точно в бреду вспыхнули последние слова Хепсибы, сказанные утром перед расставанием: «Если в мое отсутствие тебе случится увидеть небо, пылающее огнем ночью или затянутое дымом днем, не теряя времени спеши с отцом и матерью в имение, — так я дам тебе знать, что вам грозит смертельная опасность».

Глава 9

Не в силах двинуться с места, Джимс не сводил глаз с багрового неба. Если сперва у него еще могли зародиться сомнения, то, пока он стоял в оцепенении и лишившись голоса, они исчезли. Его дом пожирало пламя. Но не это заставило его помертветь от страха: там отец, он позаботится о матери. Можно построить новый дом. Мир не рухнет из-за одного сгоревшего дома. Джимс видел два пожара: второй полыхал дальше в лесу, тусклым и гораздо более мрачным светом отражаясь в облаках. Он-то и поверг Джимса в неописуемый ужас. Огонь Хепсибы говорил с ним в ночи!

Длань, стиснувшая горло Джимса, разжалась, и к нему вернулась способность действовать. Он увидел, что Вояка стоит, подняв морду к пылающему небу; каждый мускул в неподвижном корпусе собаки говорил о близости индейцев. Никогда раньше предупреждение Вояки не вызывало у его хозяина такого страха.

Джимс бегом бросился вниз по склону. Ветки кустов хлестали его по лицу, под ногами сгущались тени, длинные руки мрака тянулись из-за деревьев, пытаясь остановить его. Спустившись с холма, он побежал еще быстрее. Сияние неба скрылось за темными, плотными стенами обступившего его леса. Теперь путь ему освещали звезды, и он мчался, обрызганный звездной пылью, пересекая серебристые ручьи, минуя поляны, опутанные серебряной паутиной звездных нитей. Он не поспевал за Воякой. Они бежали, словно две тени, из которых одна по пятам преследует другую, пока Джимс не начал задыхаться и не перешел на шаг. Вояка сбавил скорость, приноравливаясь к поступи хозяина. Они поднялись на холм пониже, и Джимс снова увидел зарево. Высоко под сводом небес оно блекло и превращалось в призрачно-бледные отсветы на фоне широко раскинувшейся арки Млечного Пути.

Они опять побежали. В мозгу Джимса вспыхнула слабая, но постепенно разгоравшаяся искра надежды. Юноша жадно ухватился за луч, светивший из тьмы потрясения, отчаяния, панического ужаса. Этот луч вселял надежду и придавал силу убедительности доводам, которыми он пытался прогнать страшную догадку. Его дом горит. Но, скорее всего, это досадная случайность, и не стоит из-за нее так пугаться. Второй пожар — там, в Заповедной Долине — простое совпадение: лес, наверное, загорелся от трубки какого-нибудь индейца, а то и белого. В лесах такая сушь. Земля покрыта ковром опавших листьев; тут достаточно одной искры, высеченной куском железа, крошки горящего табака или тлеющего ружейного пыжа. Он никогда не боялся лесных пожаров!

Джимс еще раз остановился, чтобы отдышаться; вместе с ним остановился и Вояка. Они стояли на одном из островков лунного света, и, видя поведение собаки, Джимс почувствовал, что оптимизм его заметно тает. Все тело собаки дрожало от сдерживаемого волнения, тревожного ожидания, глухой ярости, которая охватывала Вояку всякий раз, когда его ноздри чуяли в воздухе смертельный яд — запах индейцев. Шерсть у него встала дыбом. В глазах горела злоба. Мощные челюсти слегка приоткрылись. С губ стекала слюна, словно от голода, а не от ненависти. Усилием воли Джимс старался заставить себя не верить собственным глазам, убеждал себя, что если индейцы и оказались случайно около их дома, то это друзья: они помогают хоть что-нибудь спасти от пожара.

Джимс прислушался. В вершинах деревьев шептался слабый ветер. Сухие листья дубов шуршали на ветвях, и чудилось, будто их сотрясает прикосновение невидимых рук. Но вот шуршание и шепот Смолкли, и на землю легли густые тени. Юноше казалось, что тишину ночи нарушает бешеное биение его сердца. Вдруг он услышал какой-то звук. Звук донесся издалека и был так слаб, что шелест листьев почти заглушил его. В кронах дубов, как нарочно, снова разыгрался ветерок.

Но Джимс все-таки услышал… услышал звук ружейного выстрела; через холмы и леса он долетел со стороны владений Тонтера. Джимс не стал ждать, пока дубовая роща снова погрузится в сон. Теперь только Большой Лес лежал между ним и его домом. На последнем участке пути их безумный бег возглавлял Вояка. Они еще не выбрались из Большого Леса, когда ноги Джимса налились свинцовой тяжестью, дыхание сделалось прерывистым. Он остановился и, сев на землю, привалился к дереву. Вояка прижался к коленям хозяина, и из его горла вырвался леденящий кровь низкий вой. Джимс больше не пытался что-нибудь доказать себе или опровергнуть. Услышав ружейные выстрелы, он понял, что случилась беда. Надежду и страхи сменило безумное желание как можно скорее найти отца и мать.

Когда юноша и собака добежали до опушки леса, силы Джимса иссякли, и он падал через каждые несколько шагов. У их ног вниз сбегал склон холма, устланный блестящим серебряным ковром. Под ним лежало то, что еще утром было их домом.

Зрелище, которое увидел Джимс, — раскаленная докрасна бесформенная, зыбкая руина; груда головешек, из-под которой временами лениво вырывались языки истощившего свою ярость пламени, — не усилило потрясения. Подсознательно он ожидал этого. Коровник превратился в груду пышущего жаром угля; вокруг него, как огарки воткнутых в землю гигантских свечей, дотлевали мелкие постройки. Опустошение было полным. Но самым страшным, доводящим до безумия, — несмотря на невероятные усилия Джимса сохранить рассудок, — было глухое безмолвие, безжизненность, отсутствие малейшего движения или звука. Гнетущая тишина ужасала и мертвящей, властительной силой погружала в бездну отчаяния.

Огонь заливал все вокруг ярким светом. Джимс увидел большую скалу за ручьем. Тропинки в саду. Птичьи клетки на ближайших дубах. Мельницу. Купу подсолнухов, похожих на стройных нимф. Свет падал на каждую деталь, подчеркивал каждую подробность, вплоть до кучки яблок для сидра, которые они с матерью собрали два дня назад. Но Джимс не видел ни отца, ни матери, ни Хепсибы Адамса.