Луи Буссенар - Среди факиров
— Она благополучно выпила это питье… Значит, лекарство подействует… Сударыня, продолжайте давать его; теперь она покроется обильным потом, после этого уснет и завтра будет здорова.
— Ах, благодарю, факир! — воскликнул Пеннилес, — благодарю за твой поступок, всю цену которого я глубоко понимаю и чувствую!
Только тут капитан заметил, что факир сильно побледнел, как бледнеют цветные люди: его щеки и губы сделались пепельно-серого цвета. Он отступил на несколько шагов и капитан услышал, как он прошептал:
— Только для вас я решился нарушить свою клятву, саиб! Дитя будет жить… но я погибну, как все те, которые нарушили клятву крови!
Его предсказания стали сбываться. После того, как Мэри выпила четвертую чашку таинственного лекарства, она вдруг покрылась обильным, невероятно обильным потом. Сразу после этого молодая девушка заснула крепким, тяжелым, как свинец, сном. На другое утро она проснулась разбитая, но с ясным сознанием, как и до болезни; страдания ее прекратились, и она улыбалась окружающим, которые почти обезумели от радости, видя ее здоровой. Миссис Клавдия наклонилась над ней, как ангел доброты и утешения.
— О, — сказала Мэри, с живостью сжимая ее руки, — я была очень близка к смерти, и вы спасли меня!
— Нет, дитя мое, я не хочу принимать незаслуженной благодарности… Вот тот, кто спас вас от смерти и чье имя мне даже неизвестно: это наш добрый факир.
Молодая девушка обернулась к факиру, ласково протянула ему руку и, устремив на него свои кроткие большие глаза, сказала:
— Друг, я обязана тебе жизнью: я этого никогда не забуду. Возьми мою руку в знак искренней дружбы и неизменной благодарности.
Но факир, широко раскрыв испуганные глаза, стал пятиться назад, как будто увидел свирепого тигра.
Не будучи в состоянии произнести ни слова, не чувствуя в себе больше прежней жажды мести, в ярости за свою уступку, но в то же время смягченный своим добрым поступком, фанатик убежал к слону Раме, который захватывал своим хоботом, сколько только мог, вкусных злаков, покрывавших землю, и с удовольствием ел их. Только Пеннилес, который читал теперь в этой мрачной душе, как в книге, понимал причины его волнения и бегства. Но Марий воскликнул:
— Он без сомнения хороший человек! Да только его что-то укусило: скорпион, тарантул или просто пара майских жуков!
Теперь опасность была устранена, и все начали нервно смеяться этому замечанию, что часто случается с людьми, только что стоявшими на краю гибели.
Они забыли об ужасных и многочисленных врагах, угрожающих им со всех сторон. Действительно, можно было считать просто чудом, что вчерашние враги не возобновили своей преступной попытки. Надо было скорей ехать, и факир молча делал все нужные приготовления. Рама, которого отвлекли от его обеда, ласково зарычал, когда Пеннилес погладил его по хоботу; он не отходил от своего друга все время, пока к нему ремнями подвязывали houdah, висевшую до тех пор на ветке дерева.
— Ну, дети мои, — весело воскликнул капитан, — в дорогу! Переход будет долгий и трудный, но он зато последний. Через 12 часов мы будем в безопасности!
Опять к спине добродушного Рамы приставили маленькую лесенку — и вскоре беглецы оставили место отдыха, чтобы направиться к убежищу, предложенному благодарными пундитами. Мэри, закутанная и хорошо защищенная от солнца, сидела на лучшем месте, капитан и два моряка приготовили свои магазинные карабины, чтоб в случае надобности отбить нападение. К счастью, эта предосторожность оказалась излишней. Враг, который, очевидно, берег свои силы для более удобного случая, не появлялся. Против всякого ожидания, переход завершился вполне благополучно. Незадолго до захода солнца беглецы увидели возвышающуюся над равниной грандиозную массу зданий, но расстояние не позволило им рассмотреть их. В течение некоторого времени наши путники поднимались на гору, и нужна была вся неутомимая быстрота слона, чтоб выбраться на этот скалистый склон, вершины которого пешеход мог бы достигнуть не раньше, как через день трудной и утомительной ходьбы. Скоро путники очутились перед грандиозными развалинами, вид которых производил сильное впечатление. Это не были старые, обветшавшие, рассыпавшиеся развалины, это были прочные постройки, едва тронутые вековым разрушением; остовы дворцов, как будто поваленные титанами, с уцелевшими портиками, столбами колонн, сводами, даже куполами и минаретами, возвышавшимися над массой ярко-красных цветов, финиковых пальм и смоковниц. Это было место вечного упокоения огромного города, одного из тех чудес, которые некогда расцвели на индусской почве под влиянием мусульманской цивилизации и которые были безжалостно уничтожены завоевателями. Даже имя их теперь забыто! Остались одни только следы давнего разгрома, совершенного неизвестно откуда пришедшими людьми, не упоминающимися ни в каких исторических преданиях. Жителей тоже не осталось. Воздух здесь, правда, очень здоровый, но сухость климата и почвы удалила отсюда земледельцев, полям которых нужна влага и которые поэтому охотнее селятся в равнинах.
Из всех развалин уцелело только одно здание, пощаженное завоевателями Индии, непогодами и стихиями. Это огромное здание из розового гранита представляет собой наполовину монастырь, наполовину крепость; оно обнесено стенами, обведено рвом, в нем есть большие и маленькие башни; одним словом, это чудесный образчик средневековой индусской архитектуры.
Это — монастырь, или пагода, принадлежащая обществу браминов; до мятежа 1858 года она процветала, но теперь в ней живет только несколько сторожей. Все осталось в порядке, но как будто вымерло или по крайней мере спит. Это нечто вроде дворца Спящей Красавицы, куда никто не может попасть, кроме пундитов или посвященных, куда они совершают свои паломничества, или факиров, когда они отправляются в дальние страны, чтоб исполнять возложенные на них таинственные поручения. Впрочем, туда и невозможно проникнуть без формального приказания. Во-первых, потому что эта крепость принадлежит духовному обществу, а англичане очень уважают все, что принадлежит духовным обществам, и не касаются ни самих духовных властей, ни их доходов. Во-вторых, потому что единственный вход защищен рядом дверей, опускных решеток и подъемных мостов, которые не позволяют вторгнуться сюда насильно.
Как только наши путешественники подъехали к этой пагоде, укрепленной в таком же роде, как французские средневековые монастыри, им пришлось слезть и пойти по крытой аллее, слишком узкой для слона. Через сто шагов они очутились перед дверью, окованной железом, которая, казалось, составляла одно целое с массивной гранитной стеной. Факир сильно ударил камнем в дверь, которая зазвенела. Дверь приоткрылась, и в полумраке можно было разглядеть лицо, на котором, как уголья, горели глаза, подобные глазам хищного животного. Факир произнес несколько слов на тамильском языке, и тогда дверь бесшумно открылась настежь. За дверью был новый коридор, ведущий к полному воды рву, через который пришлось переходить по подъемному мосту. Факир дал несколько резких свистков, и они вызвали другого сторожа. Он тоже вступил с факиром в переговоры, и скоро мост был спущен с сильным звоном цепей. Беглецы, которых ободряли и интересовали эти многочисленные средства защиты, молча шли за своим провожатым, которому, казалось, были знакомы все закоулки крепости. За подъемным мостом была железная решетка с толстыми прутьями, и она тоже поднялась по слову факира.
