Ал. Буртынский - Искатель. 1983. Выпуск №1
Изредка в разлепленных слезящихся от солнца веках мелькали взрытое воронками поле, снова кусты, белый расплывчатый кубик хаты вдали… Откуда-то донесся приглушенный гомон, скрип колес. Совсем рядом. возникло крупное, словно увеличенное линзами лицо Маруси в черных подтеках, с растянутыми в улыбке губами.
— Глотни, мальчишечка, ну-ка!
Обжигающий глоток прояснил все вокруг: сидящих на взгорбке окруженцев, их было совсем немного, в серых бинтах, рваных, прожженных гимнастерках. Низиной к лесу, над которым сияло солнце, тянулась на восток колонна, кони тащили пушки, скрипели двуколки с ранеными, а где-то в стороне все еще слышались отголоски затухавшего боя.
— Пей остатнее. Теперь-то добудем.
— Вы кричите или нормально разговариваете?
— Нормально, а что?
— Значит, ничего страшного.
Только глушь в ушах, будто их заткнули ватой, и все тело как не свое.
— Спасибо, Маруся.
Санитарка сипло рассмеялась непонятно чему, сунула ему в руку горбушку хлеба.
— Подрубайте, у нас с такими контузиями и сестру не зовут.
— А я не звал…
— Верно… Богданыч, — снова рассмеялась санитарка, — ты все горевал об крестнике своем. Оживел…
Только сейчас Антон увидел Богданыча и Ваську, полулежавших рядом у стены, дремлющего старшину с уткнутым в грудь подбородком. Все были словно на одно лицо — черные, закоптелые, лишь Богданыч выделялся непокрытой седой головой. Чуть поодаль на носилках горбилось над накидкой чье-то худое тело.
— У вас, говорят, кисет был?
— А вы курите?
— Тут научишься.
— Возьмите, может, есть на закрутку… — И подставил карман, до того трудно было шевельнуть рукой.
— Вот организм, — сказал Богданыч, — минуту покемарил, и Опять хоть за Марусей ухандривай.
— Ты что? — фыркнула Маруся, свертывая цигарку. — В отцы годишься.
— В отцы. Сорока не стукнуло.
— Надо ж, я думала, все полсотни.
— Эх, Маруся, Маруся…
— Да какая я Маруся? Вера я, — всхлипнула от смеха санитарка и плюхнулась рядом с Васькой. — Это вот он меня окрестил — и пошло, а я с санроты, меня тут не знают. Ну и пусть Маруся, не жалко. — И снизу искоса как-то странно глянула на Ваську. — Поделюсь?
— Ага, на троих… А Маруся — хорошее имя, и сама ничего, нравишься. Как ты этого фрица гранатой огрела! Не ты, давно б я на небеси витал. Здорова!.
— Плохо?
— По мне хорошо, — мечтательно вздохнул Васька. — Детишки будут крепкие.
— Дожить бы до детишек…
— Может, и доживем.
Они снова взглянули друг на друга. У Васьки вдруг заполыхало лицо, сквозь копоть проступил румянец, а Вера вздохнула, яростно затянувшись.
— Эх, жисть жестянка… Потанцевать бы щас, а потом над озерком посидеть в парке…
— В каком еще парке?
— Был у нас в селе парк. И озерко. Только я не сидела ни разу, на других завидовала. А сама нет, мала была. Ты не гляди, что большая, мне всего-то семнадцать.
— Я не гляжу, — буркнул Васька. — Вот если все обойдется, тогда поглядим. Может, всю жизнь только и буду глядеть на тебя.
Человек на носилках застонал и притих. Низом по-прежнему тянулись подводы вперемежку с пешими и конной тягой. Антон сплюнул скрипевший на зубах песок, тяжко ломило суставы, сушило в горле, и вместе с тем было такое чувство, будто после долгой разлуки за тысячи верст вернулся к своим, родным.
— Про Бориса не слышно?
Богданыч вскинул на него лохматые брови.
— Должно, лечится, если успели проскочить. С вечера проскоку тут почти не было.
Санитарка, о чем-то болтавшая с Васькой, прыснула, уткнувшись лицом ему в колени. Васька робко приложил ладонь к ее стриженой голове.
Антон хотел спросить, где майор, что с ним. Но тут снизу от колонны, завихряя пыльцу, откололся зеленый «газик» и, выскочив к ним на взгорбок, развернувшись, затормозил. Из него выпрыгнул майор и, чуть приволакивая ногу, затянутую поверх колена грязным жгутом, подошел к лежавшим. Жестом дал знак оставаться на местах, хотя никто и без того не шевельнулся, пытливо смотрели на пропыленную фигуру майора с седым чубчиком, выбившимся из-под козырька. Лишь один старшина, качнувшись, поднялся и застыл, опустив руки по швам.
Майор оглядел искромсанную полумертвую землю за гребнем окопа с неразвеянным дымом над лощиной, куда отошли остатки фашистов, на редкую цепочку отступавшего батальона, уже скрывавшегося головой в тени дальнего леса, сказал старшине:
— Возьмешь всех с собой и приставай к колонне. На первом же привале передашь людей комполка Кузьмичу, с ним согласовано. Раненых в санбат. И возвращайся, я буду при штадиве.
— Вернусь, если не задержат.
— Ну, ну, твое место у меня.
— А как же сборный пункт, проверка? — спросил Васька, шмыгнув носом.
Майор снял фуражку — ветер взвихрил седые редкие волосы, — посмотрел на Ваську, на медленно поднявшихся солдат, сказал чуть надтреснуто, глядя поверх голов в пространство:
— До свиданья, товарищи. Спасибо за все…
Двое по знаку Богданыча подняли носилки и пошли гуськом с холма. Санитарка подбежала к Антону, но он, отстранив ее, поднялся сам, чувствуя, как слегка поплыл жухлый бугор, люди, спускавшиеся по склону, майор, вдруг остановившийся перед ним вполоборота,
— Ты вот что, — сказал майор, — давай в мой «газик», выскочим отсюда, сядешь на попутку — и на свою базу. Там скорей подлечат, там это проще…
Антон все еще не двигался, как-то даже не сразу сообразив о какой базе идет речь, так она была далека отсюда, от нынешних его мыслей, от той ночи, когда погиб командир самолета и штурман, единственные близкие люди, которых он успел узнать за месяц своей летной службы. Он смотрел мимо майора на удалявшихся солдат, на Богданыча, оглянувшегося в их сторону, и вдруг понял, что никуда от них не уйдет, не бросит, потому что нужен им, и они ему тоже, связан с ними незримой нитью, которой не порвать. Вместе покидают они это поле, пути их не считаны, но они еще вернутся сюда. Не они, так другие… Еще устроят немцам кашу, еще икнется гадам, погоди, скрипнул зубами.
Майор, уже повернувшийся идти, удивленно через плечо взглянул на него.
— Останусь я, если можно.
Майор задержал на нем чуть прищуренный взгляд, надел фуражку.
— Смотри. Твое дело… Если что узнаю об отце, сообщу.
И торопливо вприскок захромал к пыльно сверкающей на солнце машине.
Юрий Медведев
Чаша терпения
…Что есть Красота И почему ее
обожествляют люди? Сосуд она, в
котором пустота, Или огонь,
