Рафаэль Сабатини - Заблудший святой
Он находился так со вчерашнего вечера, как сообщила нам деревенская девушка, и помещен туда по приказу кардинала-легата за тяжелый грех: святотатство.
– Что? – вскричал я с таким удивлением и возмущением, что монна Джулиана схватила меня за руку и крепко ее сжала, призывая к благоразумию.
Только после того, как она закончила свои покупки в лавке под собором, и мы возвращались домой, я снова заговорил об этом. Она бранила меня за отсутствие осторожности, которое могло окончиться плохо, если бы она меня не остановила.
– Но подумать только, такой человек, как мессер Гамбара, подвергает кого-то пытке за святотатство! – возмущался я. – Это же смешно! Нелепо! Низко!
– Не так громко, пожалуйста, – смеялась она. – На тебя смотрят. – И она прочитала мне лекцию – великолепнейший образец казуистики. – Если человек, будучи грешником, уклонится по этой причине от вынесения наказания другому грешнику, он согрешит вдвойне.
– Этому вас научил мессер Гамбара, – сказал я с невольной усмешкой.
Она смерила меня очень внимательным взглядом.
– Что ты, собственно, хочешь сказать, Агостино?
– Ну как же, ведь именно такими софизмами note 53 кардинал-легат пытается прикрыть беспорядочность своего поведения. «Video meliora proboque, deteriora sequor» note 120 – вот его философия. Если он хочет посадить в клетку самого кощунственного человека в Пьяченце, пусть садится туда сам.
– Ты его не любишь, – сказала она.
– Ах, какое это имеет значение? Как человек, он вполне приятен, а как священнослужитель… Впрочем, довольно о нем. Пусть дьявол забирает мессера Гамбару!
Она улыбнулась.
– Боюсь, что это вполне может случиться.
Однако в тот день не так-то легко было отделаться от мессера Гамбары. Когда мы проходили через Порто-Фодеста note 54, небольшая группа крестьян, которые там собрались, расступилась перед нами; все взоры были устремлены на Джулиану, на ее ослепительную красоту – впрочем, с того момента, как мы вступили в город, это повторялось неизменно, так что я безумно гордился ролью ее телохранителя. Я замечал завистливые взгляды, которые бросали в мою сторону, хотя в конце концов эта зависть была завистью Феба note 121 к Адонису note 122.
Где бы мы ни проходили, все – и мужчины, и женщины – начинали шептаться и указывать на нас пальцами. То же самое было и сейчас, у ворот Фодесты, с той только разницей, что я наконец услышал, что говорят, поскольку нашелся один человек, который не шептал, а говорил громко.
– Вот идет милашка нашего губернатора, – раздался грубый издевательский голос. – Светоч любви безгрешного легата, который посадил в клетку Доменико за святотатство и собирается уморить его голодом.
Он несомненно добавил бы что-нибудь еще, но в этот момент пронзительный женский голос заглушил его слова.
– Замолчи, Джуффре, – со страхом уговаривала она его. – Замолчи, иначе это будет стоить тебе жизни.
Я остановился на месте, внезапно похолодев с головы до ног, совсем как в тот день, когда сбросил Ринольфо со ступеней каменной лестницы на террасе в Мондольфо. Так случилось, что при мне была шпага – в первый раз в моей жизни, – каковое обстоятельство наполняло меня чувством удовлетворения, поскольку меня сочли достойным сопровождать монну Джулиану в качестве ее эскорта. Я немедленно схватился за эфес и непременно убил бы на месте подлого клеветника, но меня остановила Джулиана, в глазах которой я увидел отчаянное волнение и страх.
– Пойдем, – прошептала она задыхаясь. – Пойдем отсюда!
Она говорила таким повелительным тоном и тянула меня так решительно, что я наконец осознал, какой глупостью с моей стороны было бы ослушаться ее. Я понял, что, если бы я проучил этого гнусного сплетника, на следующий же день о ней стал бы говорить весь этот ужасный город. И я пошел дальше, но лицо мое было покрыто смертельной бледностью, а двигался я с большим трудом и тяжело дыша, поскольку сдерживаемое бешенство скверно действует на душу.
Таким образом мы вышли из города и очутились на тенистых берегах сверкающей реки. Тут наконец, когда мы остались совсем одни и находились в двух сотнях шагов от дома Фифанти, я нарушил молчание.
Я лихорадочно размышлял, и слова крестьянина раскрыли для меня смысл множества доселе мне непонятных вещей, объяснили мне странные высказывания Фифанти, которые я слышал начиная с того момента, когда кардинал-легат объявил ему о его назначении секретарем герцога. Я остановился и обернулся к ней.
– Это правда? – спросил я с жестокой прямотой, проистекавшей от непонятной боли, которую я испытывал в результате моих размышлений.
Она посмотрела на меня так печально и задумчиво, что все мои подозрения тут же рассеялись как дым, и я покраснел от стыда за то, что они у меня возникли.
– Агостино! – воскликнула она с такой болью, что я крепко сжал зубы и склонил голову от презрения к себе.
Затем я снова посмотрел на нее.
– Но ведь ваш муж разделяет гнусные подозрения этого мужлана, – сказал я.
– Гнусные подозрения, да, – ответила она, опустив глаза и слегка порозовев. А потом, совершенно неожиданно, она двинулась вперед. – Пойдем же, – позвала она. – Ты ведешь себя глупо.
– Я сойду с ума, – сказал я, – если все это не прекратится. – И я пошел к дому рядом с ней. – Если мне не удалось отомстить за вас там, я могу сделать это здесь. – И я указал на дом. – Я вырву с корнем эту сплетню, уничтожу самый ее источник.
Она просунула руку мне под локоть.
– Что же ты сделаешь? – живо спросила она.
– Потребую, чтобы ваш муж отказался от своих слов и умолял вас о прощении, в противном случае я растерзаю его лживую глотку, – отвечал я, вновь охваченный яростью.
Она внезапно застыла на месте.
– Вы слишком прытки, мессер Агостино, – сказала она. – И собираетесь вмешаться не в свое дело. Я не давала вам к этому повода, не понимаю, почему вы чувствуете себя вправе требовать от мужа объяснения в том, как он со мною обращается. Это абсолютно никого не касается, это дело исключительно мое и моего мужа.
Я был сконфужен; я чувствовал себя униженным; я готов был расплакаться. Я подавил в себе все эти чувства, проглотил слезы и пошел рядом с ней, внутренне кипя от гнева. К тому времени, как мы дошли до дома, не произнеся ни слова, гнев мой снова готов был вырваться наружу. Она прошла к себе в комнату, не взглянув на меня, а я направился на поиски Фифанти.
Я нашел его в библиотеке. Он сидел там запершись, как всегда это делал, когда работал, однако открыл дверь, когда я постучал. Я решительно вошел в библиотеку, отстегнул шпагу и поставил ее в угол. Затем обернулся к нему.
