Александр Холин - Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона
Тут потолок кельи прорвался, как папиросная бумага, и в образовавшееся отверстие втиснулся не ко времени четырёхголовый подсолнечный аспид:
– Я же говорил, что человек обязан признать себя всецело земным, ни на что не надеяться, кроме как на себя, ибо все его силы, суть силы земные.
– Сгинь, демагог, – тут же раздался из подпространства голос Ангела.
Интересно, у всех ли ангелов есть привычка исчезать и являться по-английски? И почему, собственно, по-английски, а не по-ангельски? Ведь они перемещаются, кажется, не так как люди.
В этот раз на материализовавшемся Ангеле опять был офенинский красный полукафтан с золотым шитьём по красной парче. Из такого богатого материала у священников бывают пошиты пасхальные ризы. Под огненным полукафтаном офени виднелась чёрная косоворотка с кокетливо отстёгнутым воротом. Подвязан полукафтан был зелёным кушаком с пушистыми кистями.
– Тебе говорят, сгинь! – повторил Ангел. – Никогда не след встревать в не свой разговор!
Затем он начертал в воздухе замысловатый знак веткой, похожей на хвойную, только с мелкими бело-голубыми цветами омелы, и потолок снова стал монолитом, скрыв уродливую рожу Подсолнуха.
– Что ж ты его изгоняешь? – хмыкнул Никита. – Ведь он вещает твою правду: правду сытого брюха, тёплой постели и звонких монет. Пусть даже на трупах рождается такая правда, зато уважать будут и ныне, и присно, и во веки веков!
– Аминь! – машинально промолвил Ангел. – Тьфу ты, балаболка! Тебя не за этим позвали.
– А зачем? Слушать бредятину этого недоумка? – Никита ткнул в фигуру застывшего у стены мужчины в халате со зверски перекошенной физиономией. – Ведь он вещает твою правду!
– Опять ты за своё? – поднял бровь Ангел. – Откуда тебе знать мою правду? Господь нашептал? Может, и апостольское «Откровение» уже собрался писать, гениальный ты наш? А что, вот и название подходящее: «Откровение Никиты Богомысла», или, скажем, «Пророчество Никиты Богоявленного». Красота! Вторым Екклесиастом сразу же прослывёшь! Почёт! Чинопочитание! Слава! Уважение! Поклонение! А дальше – трудно сказать!..
– Но ведь он же…
– Он? Ты на себя посмотри, – взъерепенился Ангел. – Стал бы я с тобой возиться, если б ты гордыней да спесью свой же талант не испоганил. Рукопись свою вспомни: от стыда она сгорела. От стыда за написанное. В гении метишь? В кузнеца человеческих душ? Нет, милай, туда тебе ещё рановато! Хотя, пожалуй, можно. Даже в кузнеца. Поэтому пытаюсь тебе показать, как не надо писать. Запомни: настоящий гений без кастрации некоторых духовных и физических сил состояться не может. You understand me?[19]
– How terrible! But why?[20] – это прошептал Подсолнух, просунув свои головы на этот раз в приоткрытую дверь.
– Сгинь, тебе говорят! – Ангел запустил в него апельсином, который перекатывал до этого с ладони на ладонь. Подсолнух юркнул за дверь, но опять принялся за свои жалобные причитания.
– А действительно, зачем? – поинтересовался Никита. – Гениями, по-моему, рождаются, а не становятся.
– Да, гениями рождаются! – согласился Ангел. – Но гений обязательно должен узнать, кто он такой, поверить в себя, научиться влезать в шкуру любого героя, верить в совершённые вместе с героем преступления или сексуальные сакральные приключения. Это не даёт расползаться воображению. Оно должно без конца возвращаться к исходным темам, рассматривать их под тысячами, под миллиардами ракурсов. Только тогда гений начинает понимать азы гениальности, то есть, проходит начальную физику жизни. Ещё древние говорили sor lemahela haschar – возвратись, певец, к началу. Эх ты, огорчающий левитов!
От такой отповеди Никита немного обалдел. Потом беспомощно оглянулся, как бы ища чьей-нибудь фундаментальной поддержки и заступничества от нападок Ангела, но ни парящего в воздухе, могущего заступиться, ни злобного никчёмного философа в комнате уже не было.
– Вот ты, – перешёл Ангел на более миролюбивый тон. – Ты пришёл сюда зачем? Правду искать? Правда в мире одна, Никита-ста. Но она, к сожалению, принадлежит не мне и не тебе, и тем более не этому, – кивнул он на дверь. Что с Подсолнуха возьмёшь? Кажется, Поль Элюар сказал, что не следует представлять реальность по своему собственному образу и подобию. Знакомец же твой просто опух от самогениальности, поэтому и сидит здесь в компостной куче в личине четырёхглавого подсолнуха.
– Не правда! – послышалось за дверью. – Мои труды…
– Слушай, пойдём лучше, – поморщился Ангел. – Сам посмотришь его роман. А то он снова лекцией разразится.
– А что, это правда, здесь Иисуса Исусом зовут? – полюбопытничал Никита. – Неужели Подсолнух-Голосовкер не знал имени Сына Человеческого?
– Правда, – кивнул Ангел. – Не упускай из виду того времени, когда жил Подсолнух. В Советском Союзе не знали даже, что Новая эра начинает отсчёт от Рождества Христова. Хотя Подсолнух твой не слишком-то неправ. На разговорном арамейском языке имя Сына Человеческого звучало действительно Исус, а письменный иврит и греческий исковеркали его до Иисуса, что отметили в своих переводах многие греки.
Только советский писатель Голосовкер этого не знал. Просто хотел щегольнуть дьявольской откровенностью и вследствие этого он неожиданно, можно сказать, несознательно приподнял историческую истину, бывает же такое. Но создавать опусы на сакральные темы, которые обязательно должны стать настольной книгой каждого человека – это ли не соблазн! В предложенном тебе романе хватит мусора на косой десяток бульварной макулатуры, но, не окунувшись в дерьмо, не станешь ассенизатором. Когда о Боге начинает писать безбожник, это всё равно, что кухарка принимается управлять государством. Смотри сам.
Глава 6
Пространство вздыбилось упругими волнами колокольного звона, наступающей и наступившей весны, ночными запахами многомиллионного города, гуляющего в эту праздничную ночь по старой инертной привычке – Пасха ведь! Многие ударились в запой из-за подвернувшегося случая – грех не выпить! – а кто и просто так за компанию с теми и другими. Христос воскресе! – значит, воистину, до дна и можно даже повторить, если пойло не кончилось.
И в эту первую Пасхальную ночь под гул колоколов по переулкам Москвы проходил странный человек в длинной белой тунике, подпоясанной простой пеньковой верёвкой. Для одних это был Иисус – Сын Господень, для других Исус – Сын Человеческий. Кто его знает, тот или не тот, но каждый, увидев этого, так или иначе, подумал о Нём.
Если это Он, – думали одни, – то не Второе ли пришествие грядёт? И как раз на Пасху! Ведь семнадцать пророчеств отмечено в Библии, что Пришествие Его будет вторым и последним. Не бывает ничего бесконечного, значит, Конец Света должен когда-то наступить. Может быть, пора готовиться предстать перед Престолом? А если не Он, – соображали другие, – то это просто какой-нибудь Исус, напяливший на себя простецкую тунику, подпоясанную вервием, но никак не Он. Потому что настоящий Сын Божий не явится в мир, словно нищий или бродяга.
