Георгий Брянцев - Тайные тропы
— Кто «мы»?
— Ну, я, отец, хотя бы вот Люба, Крамсаловы, да и вы все... И кто бы мог подумать? В это время в сорок первом году все было так прочно, так ясно, а сейчас, кажется, опять старое вернется. Мне лично абсолютно неважно, кто будет хозяином: немцы, русские, поляки... мне это безразлично. Я вот только боюсь, что с приходом русских начнутся преследования, аресты Скажут: ага, изменили родине, стали предателями, ну, а с предателями испокон веков разговор короткий. Я за последние дни потеряла сон, аппетит, все из рук валится, не хочется ни за что браться, все опротивело, хожу как лунатик, как скотина, ожидающая, что вот-вот стеганут или сволокут на бойню. Что же делать?
Чувство моральной и физической брезгливости овладело Ожогиным, хотелось выдернуть руку, встать. Но он сдержал себя, вспомнив просьбу Тризны. Он лишь сказал:
— О том, что делать, надо было думать много раньше. И мне и вам.
— Мне никогда так не хотелось жить, как сейчас, никогда. Вы хоть совет дайте...
— У вас есть советчик получше меня.
Варвара Карповна подняла с колен Ожогина голову, поправила волосы и пристально посмотрела ему в глаза.
— Что вы так смотрите? — усмехнулся Никита Родионович.
— На кого вы намекаете?
— На Родэ, конечно...
— Не называйте этого имени. — Варвара Карповна резко поднялась на ноги. — Он принес мне столько горя, столько горя...
— Значит, у вас с ним все порвано?
Варвара Карповна молча заходила по комнате. Она отлично поняла, к чему клонится речь, и обдумывала ответ. За последнее время отношение Родэ к ней изменилось. Неласковый и раньше, Родэ теперь стал с ней откровенно грубым. Ей приходилось быть особенно предупредительной, осторожной, иначе грозил разрыв. Варвара Карповна и хотела и боялась разрыва. Ни о какой Германии она уже не мечтала, хотя совсем еще недавно говорила о предстоящей поездке как о решенном вопросе. Немцам, в том числе и Родэ, сейчас не до нее. Варвара Карповна неоднократно нащупывала почву насчет будущего и в ответ слышала, как она выражалась, только «сатанинский смех» Родэ. Страх четко рисовал ей перспективу: в Германию не возьмут, но и живой не оставят. Родэ она боялась больше, чем возвращения советской власти. Советская власть не простит предательства, накажет, осудит, а Родэ уничтожит. Слишком много знает Варвара Карповна как переводчица гестапо, как живой свидетель. На карту ставилась жизнь. А посоветоваться не с кем. Идея поделиться с Ожогиным, которого Варвара Карповна считала умным человеком и который ей очень нравился, возникла у нее совсем недавно. Но мучило сомнение: чем может помочь Ожогин, находящийся в таком же, как она, положении?
Никита Родионович продолжил свою мысль. Он знает, что ее волнует. Она боится признаться ему в своей близости к Родэ. Так это известно не ему одному и это его не пугает. Он думает сейчас о другом: в состоянии ли она порвать с Родэ?
— Он меня убьет, — вырвалось у Варвары Карповны, и она оглянулась на дверь, за которой слышались голоса гостей. — Он мне однажды сказал: «Вы знаете слишком много для живого человека». Нет, я приговорена... Как быть? Где найти выход? Как оправдаться?..
В голосе ее слышалось отчаяние.
— Оправдаться? Перед кем? — спросил Ожогин.
— Перед русскими, конечно. Неужели вам не понятно? — Опустившись на диван рядом с Ожогиным, Трясучкина подобрала под себя ноги.
Никита Родионович некоторое время молчал, внимательно рассматривая свои ногти. Он колебался: поставить вопрос ребром или сделать только намек, пробный шаг, разведку. Остановился на последнем.
— Оправдаться, конечно, можно, но сделать это не легко.
— Но все-таки можно? — с надеждой в голосе спросила Варвара Карповна.
Он утвердительно кивнул.
— Что же для этого требуется, по-вашему?
— По моему мнению — многое.
— Именно?
— Смелость, решительность, желание...
— И только? — облегченно вздохнув, сказала Варвара Карповна, как будто тревожившие ее сомнения сразу же разрешились.
— Это не так мало, на мой взгляд.
— Вы думаете, что у меня нет желания?
— Желание, возможно, и есть, а вот...
— Вы имеете в виду смелость и решительность? — перебила Варвара Карповна.
— Да, да. Именно это.
— Вы не знаете меня...
Ожогин молчал.
— Но как? Как? — спохватилась вдруг Варвара Карповна, вспомнив, что главного она так и не выяснила.
Ответить Никите Родионовичу не удалось. В комнату вошел Брюнинг. Увидев беседующую пару, он растерянно пробормотал:
— Ах! Извиняйт! Так сказать: шура-мура! Это есть замечательно, — и быстро ретировался.
Ему на смену явился Трясучкин. Он еле держался на ногах.
— Чему быть, того не миновать, — едва выговаривал он заплетающимся языком, — червь есть червь.. Рожденный ползать летать не может...
Никита Родионович, желая окончить беседу, тихо сказал Варваре Карповне:
— Насчет «как» я вам дам совет, только пока не обостряйте с ним отношений.
Варвара Карповна удивленно подняла глаза.
— Вы поняли меня?
Она кивнула головой.
— Я имею в виду Родэ, — совсем шопотом проговорил Ожогин и, пожав Варваре Карповне локоть, поднялся с дивана.
16
К подготовке взрыва электростанции был привлечем старик Заломов, или, как его просто звали, «Старик». Это прозвище, надо сказать, не совсем соответствовало внешности Заломова — для своих пятидесяти семи лет он выглядел молодо. Но Заломов на прозвище не обижался: «А мне все одно, как бы ни звали, лишь бы на рюмашку позвали». И верно — Заломов часто бывал в «приподнятом» настроении. «Люблю, грешник, выпить, — говорил старик. — Профессия такая, требует градуса.»
В пятницу вечером у Анны Васильевны Заболотько собрались Тризна, Грязнов, Повелко и Заболотько. Обсуждали все тот же вопрос — взрыв электростанции. Осуществление намеченного плана срывалось по независящим от группы обстоятельствам. Повелко никак не мог попасть днем во двор станции, а без него обнаружить место выхода шнура не удавалось. Борис Заболотько, как монтер управы, бывал на станции и дважды пытался разыскать условное место, но безуспешно.
Дело в том, что от взрывной массы, заложенной глубоко под площадки и фундаменты основных агрегатов станции, в свое время был протянут детонирующий шнур. Его уложили в неподвергающуюся порче изоляционную трубу и вывели наружу сквозь глухую стену электростанции на высоте полуметра от земли. И этот-то конец шнура надо было найти.
— Сами поймите, — оправдывался Заболотько, хотя его никто и не думал обвинять, — не совсем удобно получается. Два раза появлялся на станции. Могут заметить.
— Не годится, не годится, — согласился Андрей.
— Ну, первый раз я еще смог на стену посмотреть, а второй раз не удалось, народ ходит. Если бы ночью — другое дело.
