Олесь Донченко - Карафуто
Все громко загудели, и каждый наперебой спрашивал:
— И полицаев нет?
— Нет и полицаев, — отвечал Володя.
— И ни одного приказчика?
— И ни одного приказчика.
— И никто не имеет права ругать и бить рабочего?
— Никто.
И снова все загалдели: «В мире есть страна без помещиков, без приказчиков и полицаев. Стоит еще жить на свете!».
Было решено, что Володя может отдохнуть, но медлить нельзя. Появится приказчик — придется скрываться. Завтра надо отправляться.
Юноша чувствовал, как радостно замерло у него сердце. Он перейдет границу? Неужели это правда?
Он заснул в бараке на полу вместе с лесорубами.
Рано утром его разбудил Окума. Он был взволнован.
— Что случилось? — спросил Володя.
Окума быстро загомонил.
— Тебе с Хабаровым нельзя медлить. Надо отправляться сейчас же.
— А в чем дело? — забеспокоился Володя.
Тогда Окума тревожно сказал:
— Я ночью вышел из барака и слышал в тайге барсуков.
Но Володя не понимал.
— Барсуков? Ночью?
— Ну да. Они здесь не водятся. Тем досаднее. Но я слышал их стук вот так, как сейчас слышу твои слова.
— Что стук?
— Ты этого не знаешь. Но я знаю и все тебе сейчас расскажу.
В барак вошел Морита.
— Это правда, что ты слышал барсуков? — спросил он так же тревожно.
Володя подумал, что, возможно, речь идет не о зверях, а о полицаях. Может, их здесь зовут барсуками?
Тем не менее оказалось, что Окума слышал стук настоящих барсуков.
— Ты не знаешь, но я знаю, и Морита знает, и много-много японцев знают, — продолжал Окума, — что барсук — оборотень и обжора. Ночами барсуки приходят в гости друг к другу и барабанят себя по надутым животам. Кто услышит такой стук — с тем случится беда. Верь мне, как ясному солнцу на небосводе.
— Но же не я слышал этот барабан, — возражал Володя. — Мне незачем бояться.
— Бедствие меня найдет через тебя, — ответил Окума. — Меня накажут за то, что я прятал тебя. Я хлопал в ладони, но не знаю, задобрил ли этим Духа. Тебе надо сейчас же уходить.
На пороге появился Хабаров.
— Вставай, Дорошук, — сказал он. — Нам в самом деле надо идти. Чем раньше, тем лучше. Хотя я не верю в синтоизских[5] духов, но я верю в полицаев, которые иногда сюда наведываются. Артель сейчас выходит на работу, а мы тронемся. Я хорошо знаю дорогу.
— Дорогу?
— Нет, конечно, никакой дороги нет, но есть медвежьи тропы, есть приметы, есть большой ручей, один и второй, вдоль которых нам надо идти, чтобы не сбиться.
За плечами у Хабарова висела камышовая корзина.
— Это еда, — сказал он. — Окума уже обо всем позаботился.
Володя быстро встал. В самом деле, было бы огромной глупостью, если бы его здесь застукали жандармы. Надо немедленно убираться отсюда. Какое, в конце концов счастье, что он натолкнулся на дровосеков, что он имеет проводника до самой границы!
Благодаря за приют, Володя горячо сжал руку Окуми, хотя тот, кажется, и не привык выказывать таким образом свои чувства.
Простился с теми дровосеками, которых встретил возле барака, и вместе с Хабаровым отправился вглубь таежной чащобы.
Оглянулся и увидел Окуму. Тот стоял и хлопал в ладони. Он просил у Духа счастливого пути…
ПЕТР ХАБАРОВ
Утренняя тайга была неприветливая и хмурая. Она была будто мертвая, застывшая. Не чувствовалось ветерка, не шевелилась темно-зеленая хвоя.
Тайга спала. Она просыпается ночью. Тогда она полна сдержанного шепота и таинственного шелестения. Тогда просыпаются ее вкрадчивые жители, и их зеленые глаза светят, как фосфорическое сияние гнилого пенька.
Хабаров шел впереди. Он уверенно продирался сквозь чащи, иногда оглядывался на Володю, будто хотел убедиться, что тот не отстает. Вскорости вышли к ручью и долго шли вдоль его русла, пока тот не повернул куда-то в сторону.
Все чаще случались таежные сопки, покрытые лиственницами. Все более сопки были высшие и высшие, и вот Володя увидел настоящую гору, что поднималась возле небольшой речной долины.
Долина заросла осинами и березами, кустами бузины и шиповника. Высокая, по пояс, густая трава совсем скрывала узкую таежную речушку. Ее стальную ленту Володя увидел, лишь взойдя на склон сопки.
Они шли чуть заметной тропой, которая вилась вверх. Хабаров объяснил, что тропу протоптали звери, идущие ночью на водопой.
Склон сопки покрывали ели и пихты, но выше снова начался лиственный лес. Березы, осины и ольха стояли вокруг стеной. Тропа исчезла, и теперь Хабаров повел Володю напрямик. Он-таки в самом деле хорошо знал направление.
— Вы, наверное, бывали на границе? — спросил Володя. — Вы так уверенно ведете меня, что я…
— Бывал, — неохотное буркнул Хабаров, оглянувшись, и Володе показалось, что лицо его потемнело.
— Бывал. Там у меня некоторые дела… Там работает мой брат… тоже дровосек…
В обеденную пору сели под кустом дикой смородины. Гора осталась далеко позади, но впереди снова вставали сопки, одна круче другой.
— Нет, надо сначала поесть, — сказал Володя. — Натощак я не осилю те кручи.
Хабаров раскрыл корзину и достал жареного рябчика.
— Это наш Окума промышляет. У него есть охотничье ружье. Но охотится он редко, нет времени за работой.
В консервной банке был вареный рис.
— Я тоже привык к нему, вместо хлеба, — указал глазами на рис Хабаров.
Он поставил перед Володей бутылку.
— Саке, — сказал он. — Ее японцы пьют подогретой, но нам будет и так хорошо.
— Благодарю, я не буду пить, — отказался Володя. — Как я, пьяный, перейду через границу?
— Пьяный? Ерунда! От саке? Да это же рисовая водка, в ней всего двадцать градусов! Пей!
Хабаров откупорил бутылку и подал Володе. Юноша нерешительно повертел бутылку в руках и отставил.
— Пейте лучшее вы… товарищ Хабаров.
— Во дает! Половина бутылки твоя. Сначала тебе нужно выпить. И потом вот что… Для тебя я не Хабаров, а просто Петя, Петр… Пей. Только — одним махом, быстро, не раздумывая. Ну?
«Вот прицепился, как репей», подумал Володя, взял бутылку и глотнул из горлышка. Жгучая жидкость, как ножом, полоснула горло. Юноша закашлялся, на глазах выступили слезы.
— Это… такое… саке? — чуть слышно произнес он.
— Пей, пей! Ну да, саке! Ты не будешь больше? Это черт знает что такое! Я сержусь на тебя.
— Это… саке?
— Саке.
Неясное подозрение заползло в сердце. Невероятно, чтобы этот жгучий спирт был саке.
Хабаров сердито поставил бутылку в корзину.
— Если так — я тоже не хочу! — буркнул он.
