Ростислав Самбук - Ювелир с улицы Капуцинов
Прости, что я до сих пор не назвала его. Герман Шпехт – бывший обер-лейтенант, демобилизованный из армии после ранения. Пуля попала в ногу, и он ходит с тростью. Но все это не имеет значения – ни его дела, ни ранение, ни палка.
Случилось так, что из Берлина приехал Роберт с каким-то бурбоном штурмбаннфюрером; я пригласила подруг, и мы пили коньяк, танцевали, смеялись, флиртовали. Было весело, немного портил нервы бурбон, но с этим можно было мириться. В конце концов я все же вскружила Герману голову – он приревновал меня. И знаешь к кому? Тысячу лет будешь ломать голову и не догадаешься – к Роберту! Правда, Герман только что познакомился с Робертом, но ведь, кажется, с первого взгляда ясно, что Мора можно ревновать лишь к книгам или ретортам, в крайнем случае к его картинам. Не скажу, что ревность Германа не доставила мне несколько приятных минут, но не больше: сердце мое билось ровно.
Утром, когда я проснулась, первый, о ком я подумала, был он. И мне стало приятно, что сейчас я выйду пить кофе и увижу его; хотелось, чтобы этот миг настал скорее – я едва дождалась завтрака.
Он был взволнован – я это почувствовала сразу, и мне казалось, что причиной этого была моя легкомысленная особа. Я попросила его помочь мне разобрать бумаги, которые остались от Теодора, – Роберт интересовался ими.
Мы сидели в кабинете, Герман просматривал скучнейшие тетради, а я читала письма Теодора. Читала и плакала, забыв обо всем. Вдруг оглянулась и увидела такие сочувственные и добрые глаза, что не удержалась и совсем разрыдалась. Он не утешал меня, лишь вытирал слезы – мне стало легче, и я поняла: плачу не только потому, что мне жаль покойного мужа, а жаль и себя, хочется чего-то хорошего, настоящего, и это настоящее рядом, стоит только сделать шаг…
Право, от этого можно сойти с ума!
В тот вечер мы прощались с Робертом. Герман пригласил нас в ресторан. Было много вина и музыки, но все время какое-то беспокойство не покидало меня. Ко всему штурмбаннфюрер начал хвастаться своими подвигами. Благодарение богу, Герман догадался налить ему медвежью порцию коньяку – тот опьянел и начал увиваться за Эльзой. Не знаю, как Эльзу, а меня такой вариант устраивал.
Не удивляйся моей исповеди – такой путаной и непоследовательной, вся моя жизнь сейчас такая непоследовательная. И пишу это тебе потому, что больше не с кем поделиться ни мыслями, ни чувствами – отца интересуют только деньги, а немногие мои знакомые женщины сами готовы натянуть на себя черные мундиры. Боже мой, тебе не кажется, что наша Германия сошла с ума?
Но сейчас я не думаю ни про Германию, ни про черта-дьявола. Возможно, в тот вечер у меня было скверное настроение из-за того, что Герман случайно задел больную струнку Роберта. Он заговорил с ним о живописи, и тот уже не отставал от Шпехта весь вечер. Ты же знаешь причуды Роберта – от молекулы до Рембрандта у него один шаг, и я не знаю, чем в конце концов он увлекается больше. Я старалась попасть им в тон, но спасовала. Оказывается, Герман хорошо знает живопись, имеет несколько ценных картин и обещал Роберту оригиналы каких-то славянских художников.
Дора, дорогая, наверно тебе уже надоело мое пустословие?
Можешь представить себе мою радость, когда мы вышли из ресторана и, распрощавшись с компанией, направились пешком домой. Чуть ли не два часа брели мы по затемненным улицам, но мне было не страшно, и я совсем не устала, даже жалела, что так быстро увидела наш дом.
Я ощущала тепло руки Германа – и от этого самой становилось жарко; я опьянела от этой ночи и присутствия Германа, от его слов. Правда, он говорил мало, а меня, как на грех, одолела болтливость. Хотелось говорить, тем более что я чувствовала с его стороны искреннюю заинтересованность, – он иногда спрашивал о том, что может интересовать лишь близкого или расположенного ко мне человека. И потому он становился мне еще дороже и понятнее.
Кстати, Герман знает Карла. Именно благодаря кузену у Германа и возникла мысль о деловых связях с отцом. Наш легкомысленный Карл взялся за ум и начинает что-то делать. Дай бог!.. Отец махнул на него рукой и ограничился тем, что ради покойного своего брата дал Карлу немного денег и рекомендацию
У Германа с Карлом коммерческие дела, он много расспрашивал о нем – вероятно, хочет знать до тонкостей своего компаньона. Я просила Германа поддержать нашего чурбана – с помощью такого человека, как Шпехт, кузен, глядишь, и станет на ноги.
Мы возвратились домой поздно, но отец еще ждал Шпехта. У них произошел какой-то разговор, и ут shy;ром следующего дня Герман сообщил мне, что дела заставляют его выехать.
Уехал…
Единственно, что мне осталось, – это фотография: в нашем саду стоим мы – он, я и отец. Он смотрит на меня с фотографии – серьезный, умный, и я поверяю ему свои самые таинственные думы…
Вот и вся эта, возможно, банальная история.
Надеюсь, ты не осудишь меня”.
С большими трудностями Кирилюк пробился к секретарю губернатора дистрикта. Высокий, рыжий, похожий на восклицательный знак человек с красными веками выслушал его, внимательно ощупал быстрыми глазами. С минуту подумал и, когда Петро уже хотел нарушить паузу, спросил:
– Письмо с вами?
– Да.
Секретарь протянул руку.
– Прошу…
– Оно адресовано лично господину фон Вайгангу…
Секретарь едва пошевелил тонкими бескровными губами:
– Мы теряем напрасно время, господин Кремер. Я передам письмо губернатору, и он сам решит, принимать вас или нет.
Минут через десять секретарь вернулся. Уже по одному его виду Петро догадался – рекомендация ювелира чего-то стоит! Секретарь приветливо улыбнулся и чуть ли не дружелюбно сказал:
– Подождите, пожалуйста, господин Кремер. Вот свежая газета и журналы. Губернатор примет вас.
Петро уткнул в газету невидящий взгляд. Никогда в жизни он так не волновался. Нечто похожее он испытывал, когда шел сдавать первый экзамен в аспирантуру, чувствуя, что от этого экзамена зависит вся жизнь. Какой он был тогда глупый юнец! К сегодняшнему экзамену он готов лучше, чем даже тогда, подумал он, улыбаясь. Губернатор – это установлено точно – никогда не встречался с племянником Ганса Кремера, а что касается подробностей жизни ювелира, то их припасено сколько угодно. А если окажется, что Карл чего-то и не знает, то ведь он не был в столь близких отношениях с семьей Ганса Кремера…
Секретарь вновь исчез за массивной дверью. Вернувшись, почтительно раскрыл ее перед Кирилюком.
– Господин губернатор ждет вас.
Кабинет длинный, светлый. Стол в противоположном конце кажется маленьким; человек за ним тоже кажется небольшим. Лишь подойдя ближе, Петро понял, что ошибается: за большим дубовым столом сидел высокий человек с квадратной челюстью, плечистый, коротко подстриженный. Подав через стол руку, приветливо сказал:
