Сергей Алексеев - Утоли моя печали

Так думал Сергей Бурцев, пробираясь в Россию сквозь Азербайджан и Грузию то на поездах, то на попутном автотранспорте. Можно было зайти в прокуратуру любого города и попросить помощи, предъявив документы, но в республиках, пока еще союзных, ощущалось безотчетное стремление к самостоятельному плаванию: народы утратили чувство самосохранения и память, словно не было в их истории ни подобного опыта, ни трагических страниц, когда над головами витала реальная угроза полного истребления. Внешне люди оставались прежними, привычными глазу, однако в воздухе чувствовалась – нет, еще не ненависть, но уже нелюбовь к народу, которого еще недавно именовали старшим братом, а теперь обвиняли во всех мыслимых и немыслимых грехах Вместо хлеба запросто могли протянуть камень.. Он миновал взволнованную Грузию и уже в приграничной полосе, когда Россия была совсем рядом, внезапно ощутил сигнал тревоги: на посту ГАИ начали проверять документы, а потом обыскивать. Удостоверение следователя Генпрокуратуры пришлось засунуть в решетчатый зев автомобильной печки попутного «КамАЗа», на котором Бурцев перевалил через Кавказский хребет. И вовремя, ибо минутой позже его заставили раздеться догола и прощупали всю одежду – будто бы искали наркотики. По тому, как перетряхивали сумку с пожитками и початой булкой зачерствевшего хлеба, как изучали паспорт и расспрашивали, откуда и куда, он зримо видел подступившую опасность. Вряд ли конкретно искали его, однако степень самоуправства, беззакония и той самой нелюбви была настолько высокой, что звенела, как перетянутая струна: малейшее неосторожное движение, и можно попасть неизвестно в чьи руки, а потом и вовсе сгинуть без всякой причины, например за найденные дискеты, за то, что слишком подозрительный вид – недельная щетина, как у механизатора в страду, отлично сшитый, дорогой, но грязный костюм при явной вельможности во взоре и повадках…

И здесь пронесло. Передвигаясь по России, Сергей и тут напрочь отказался от мысли обратиться за помощью. В срединной части страны-айсберга его безумное вращение ощущалось менее, чем на окраинах, охваченных буйным, огненным сумасшествием, а ближе к центру и вовсе сходило на нет, но при этом Бурцев чувствовал постоянное умопомешательство, напоминающее вялотекущую шизофрению, когда утрачивается реальность и смысл бытия, когда люди испытывают восторг и удовольствие, бичуя самих себя, окружающих, собственных предков, свою историю и страну. И, словно сектанты, в этом мазохистском устремлении видят единственный путь к очищению.

А самый центр империи, ее ось, на первый взгляд находящаяся в полном покое, на деле обладала всеми свойствами периферии, переживая качественные изменения при незримой перекристаллизации материи, разума и духа.

Бурцев почувствовал это, когда перешагнул порог прокуратуры, где его уже похоронили, и когда достал из сумки хлеб, ссохшийся в камень. Он рассчитывал продолжить следствие по делу об оружии, поступающем в «горячие точки», и если не выявить, то хотя бы обозначить круг, из которого исходит злая воля, однако Сергея под видом отпуска отстранили от работы, причем по инициативе сверху, и он догадывался, от кого исходит эта воля…

А драгоценные дискеты попросту взяли для изучения, и больше о них никто не слышал.

5

Тогда Бурцев еще не разошелся с Наденькой, но разругался вдрызг, перенеся служебные отношения к семейному очагу.

Спустя два месяца после возвращения из Карабаха, уже по осени, он впервые оказался в Студеницах – небольшом провинциальном городке на севере России и тут внезапно почувствовал полный штиль. Сюда не докатывались волны, не долетали ни бури, ни ветры, и в подслеповатом солнечном свете бабьего лета недвижно мерцала в воздухе серебристая паутина и пыль времен. Несколько дней подряд, пока изучал материалы в районной прокуратуре, ходил очарованный и часто забывал, ради чего приехал в это покойное, существующее вне времени и пространства место. Жители городка ходили по улицам тихо и беспричинно улыбались, словно блаженные. Задай им пустяковый вопрос – смущаются, краснеют, не зная, как ответить приезжему человеку, а минуту поговоришь, так уж и в гости приглашают…

А еще казалось, будто здесь невероятно низкое небо. Не облака, не тучи космическая насыщенная и светящаяся голубизна днем и звезды ночью. Протяни руку, приподнимись на носках, и достанешь.

Здесь он откровенно отдыхал, еще не подозревая, чем обернется эта командировка.

Дело по сравнению с прежними было совсем несложное – ошибочный выстрел на охоте, в результате чего был смертельно ранен переводчик охотничьего клуба «Русская ловля» Николай Кузминых: в специально отведенные угодья привозили иностранцев на отстрел медведей, кабанов и глухарей на токах. Сафари в России было делом новым, егеря, набранные из местных охотников-любителей, не знали ни языков, ни элементарных правил безопасности, всецело полагаясь на Божью волю как на главное условие счастья, везения и удачи. Впрочем, в этих благословенных краях такое отношение к жизни и миру было естественным, тут еще действовали неписаные законы и все десять заповедей.

Разумеется, Бурцев несколько идеализировал и городок Студеницы с его населением, и нравы, и природу, чувствуя подспудно, что не так уж все тут гладко, однако ему после Карабаха и Москвы очень хотелось, чтобы существовал на земле такой уголок, где люди не стреляют, не звереют, не отсекают голов, чтобы делать кубки, и никуда не стремятся.

Но вот надо же было такому случиться – вместо медведя завалили хорошего молодого парня, армейского капитана, демобилизованного год назад. Николая Кузминых знал весь городок, и всем городком его жалели, сетуя на судьбу-злодейку, ибо некого было винить, да и неловко: роковой выстрел совершил иностранный охотник – голландец по имени Гюнтер, плохо проинструктированный и вдобавок нервный. Ну что с него взять? Поэтому заодно жалели и этого невольного убийцу, который теперь сидел за решеткой следственного изолятора: ведь и передачки принести некому, и дома у него, в Голландии, поди родители плачут-убиваются. Что говорить, оба несчастные…

Вообще здесь жалели всех. До этого несчастья несколько лет назад случилось другое, можно сказать, предпоследнее: после падения с мотоцикла зимой сошел с ума инженер-электрик с подстанции Валентин Иннокентьевич Прозоров, и этот случай помнили до сих пор.

Об убийстве Кузминых тоже сложилась легенда, она дословно излагалась в уголовном деле. Бурцев изучил его вдоль и поперек, произвел дополнительную баллистическую экспертизу и следственный эксперимент, до малейшей детали восстанавливающий событие, после чего трижды допросил подозреваемого Гюнтера, всякий раз сверяя показания с прежними. И ровным счетом ничего нового не обнаружил, еще раз подтвердив версию ошибочного выстрела и статью – «неосторожное убийство», по которой и возбудили уголовное дело.