Марк Твен - Выдержал, или Попривык и вынес
Вдругъ она выпрямилась, оглянула всѣхъ и стала говорить грубымъ и простымъ языкомъ:
— Провались я, если я не приняла васъ за глухо-нѣмыхъ, честное слово. Я собирала, собирала комаровъ и удивлялась, что съ вами. Сначала полагала, что вы глухо-нѣмые, потомъ рѣшила, что вы больны или помѣшаны, наконецъ, поняла, что вы просто несчастные дураки, не умѣющіе связать двухъ словъ. Откуда вы?
Сфинксъ пересталъ быть сфинксомъ! Всѣ потоки ея краснорѣчія прорвались и она положительно заливала насъ ими, говоря, въ переносномъ смыслѣ, мы тонули въ опустошительномъ потопѣ ея тривіальной и грубой болтовни.
Боже, какъ мы страдали! Она не умолкала, говорила цѣлыми часами и я горько раскаивался, что когда-то обратился къ ней съ комаринымъ вопросомъ и этимъ развязалъ ей языкъ. Она ни разу не умолкла до разсвѣта, пока не насталъ конецъ ея путешествія, и то, выходя изъ кареты разбудила насъ (такъ какъ мы дремали), сказавъ:
— Ну, вы, молодцы, выходите-ка въ Коттенвудѣ и пробудьте тамъ денька два, я буду одна сегодня ночью и если могу вамъ пригодиться моей болтовней, то къ вашимъ услугамъ. Спросите у людей, они вамъ скажутъ, какъ я добра, особенно для дѣвки, подобранной въ лѣсу и выросшей между всякой дрянью; когда же я встрѣчаюсь съ порядочными людьми, себѣ равными, то полагаю, что меня могутъ найти красивой и пріятной бабенкой.
Мы рѣшили не останавливаться въ Коттенвудѣ.
ГЛАВА III
Часа за полтора до разсвѣта мы такъ гладко катили по дорогѣ, что наша люлька, легко покачиваясь, пріятно усыпляла насъ и мы было уже совсѣмъ засыпали, какъ вдругъ что-то рухнуло подъ нами! Ясно не сознавая, что случилось, мы отнеслись къ этому равнодушно. Карета остановилась. Мы слышали, какъ ямщикъ съ кондукторомъ разговаривали между собою, какъ суетились и ругались, не находя фонаря, но насъ все это мало трогало, мы чувствовали себя хорошо въ нашемъ гнѣздышкѣ со спущенными сторами, въ то время, какъ люди эти хлопотали около экипажа въ такую пасмурную ночь. По разнымъ звукамъ слышно было, что они производили осмотръ, и вотъ послышался голосъ кучера:
— Ахъ, чортъ возьми, шкворень-то сломался!
Я вскочилъ, какъ встрепанный, что всегда бываетъ при сознаніи какого-то еще неразъясненнаго бѣдствія. Я подумалъ: «Вѣрно шкворень есть какая-нибудь часть лошади и, безъ сомнѣнія, очень важная, въ виду того, что голосъ кучера мнѣ показался мрачнымъ. Можетъ быть, нога, но между тѣмъ, какъ могла она сломать ногу, бѣжавъ по такой прелестной дорогѣ? Нѣтъ, это не, можетъ быть нога, нѣтъ, это невозможно, развѣ только она хотѣла лягнуть кучера. Интересно, однако же, узнать, какая же часть лошади называется шкворнемъ? Что бы тамъ ни было, но я не выкажу своего невѣжества при нихъ».
Какъ разъ въ эту минуту занавѣсь приподнялась, фонарь освѣтилъ насъ и всѣ почтовыя пожитки, а въ окнѣ появилось лицо кондуктора, который сказалъ:
— Господа, вамъ придется немедля выходить, шкворень сломался.
Мы вышли изъ кареты угрюмые и недовольные и насъ съ просонья пробирала дрожь. Когда же я узналъ, что то, что они называли «шкворнемъ», была соединительная часть передней оси съ экипажемъ, то я обратился къ кучеру со словами:
— Во всю жизнь мою не пришлось мнѣ видѣть до такой степени истертаго шкворня; какъ это случилось?
— Какъ? Да очень просто, когда дали везти почту за цѣлые три дня, вотъ и случилось, — сказалъ онъ. — И что странно, какъ разъ въ томъ направленіи, которое указано на почтовыхъ сумкахъ съ газетами и гдѣ именно и надо выдать почту индѣйцамъ, чтобы держать ихъ въ покоѣ. Вышло оно всетаки кстати, такъ какъ въ такую темноту я проѣхалъ бы навѣрно мимо, если бы не сломался шкворень.
Я былъ убѣжденъ, что онъ опять дѣлаетъ свою гримасу съ подмигиваніемъ, хотя не могъ разсмотрѣть его лица, такъ какъ онъ наклонился надъ работой; пожелавъ ему успѣха, я повернулся и сталъ помогать другимъ выносить почтовыя сумки; когда онѣ всѣ были вытащены, изъ нихъ образовалась около дороги огромная пирамида. Когда карета была готова, мы снова наполнили почтою два экипажные ящика, но уже ничего не клали наверхъ; внутри же кондукторъ, спустивъ всѣ сидѣнья, началъ наполнять карету этимъ добромъ и помѣстилъ въ нее ровно половину того, что было прежде. Мы сильно негодовали, такъ какъ остались безъ сидѣній, но кондукторъ, умный малый, успокоилъ насъ словами, что постель лучше сидѣнья, тѣмъ болѣе что такое размѣщеніе вещей предохраняетъ его экипажъ отъ вторичной ломки. Дѣйствительно, испробовавъ это незатѣйливое ложе, располагающее къ лѣни, мы забыли и думать о сидѣньяхъ.
Впослѣдствіи, во время многихъ безпокойныхъ дней, бывало ляжешь для отдыха, возьмешь книгу, статуты или словарь, и только удивляешься, почему буквы прыгаютъ.
Кондукторъ сказалъ, что съ первой станціи онъ вышлетъ сюда сторожа приберечь оставленныя нами сумки, и съ этимъ мы покатили дальше.
Начинало разсвѣтать; проснувшись, мы съ наслажденіемъ потягивались и смотрѣли въ окно далеко на востокъ, бросая туда взглядъ полный надежды, плохо обращая вниманіе на широкое пространство полянъ вблизи насъ, покрытыхъ росой и расходящимся тумакомъ. Наслажденіе наше было полное, оно доходило до какого-то неистоваго восторга. Карета продолжала катиться быстро, лошади шли крупною рысью, вѣтерокъ развѣвалъ шторы и смѣшно раздувалъ висѣвшее наше платье; люлька нѣжно покачивалась, стукъ лошадиныхъ копытъ, щелканье кнута и гиканіе кучера были положительно музыкальны; убѣгающая почва, мелькающія деревья, казалось, безмолвно привѣтствовали насъ и съ любопытствомъ, и съ завистью провожали; такъ лежали мы въ тиши и спокойствіи и мысленно сравнивали теперешнее наше удовлетворенное чувство съ прежней утомительной городской жизнью; тогда-то мы поняли, что существуетъ только одно полное и совершенное счастіе на этой землѣ, и мы его достигли.
Позавтракавъ на одной изъ станцій, названіе которой я забылъ, мы втроемъ усѣлись на сидѣніе за кучеромъ и временно уступили нашу постель кондуктору.
Вскорѣ я снова сталъ дремать и легъ внизъ лицомъ на верхушку дилижанса, держась за тонкіе, желѣзные прутики, и такъ проспалъ около часу или болѣе. Судя по этому, каждый пойметъ, насколько безподобны тамошнія дороги. Спящій человѣкъ невольно схватится сильно за прутики во время толчка, но когда экипажъ вашъ равномѣрно покачивается, онъ этого, конечно, не сдѣлаетъ.
Кучера и кондуктора частенько засыпаютъ на своихъ козлахъ минутъ на 30 или на 40 при весьма быстрой ѣздѣ, восемь или десять миль въ часъ; я самъ это видѣлъ не однажды. Опасности они никакой не подвергаются; повторяю, спящій человѣкъ непремѣнно схватится за прутики, если карета покачнется. Люди эти все рабочіе, они сильно утомляются и имъ нѣтъ возможности удержаться отъ сна.
