Брэм Стокер - Леди в саване
Пафос научного исследования никак не должен считаться специфичным для стокеровского подхода. Сама по себе поэтика «романа о вампирах» предполагает экскурсы в область вампирологии, видимо, в качестве противовеса заведомой «простонародности» суеверных преданий о кровососах. Например, в начале знаменитой повести о женщине-вампире «Кармилла» (1871–1872) Шеридан Ле Фаню сообщает, что «доктор оккультных наук Геселлиус» (явный предшественник Арминия Ван Хелсинга из «Дракулы») — сквозной персонаж нескольких историй писателя — снабдил ее «пространными примечаниями». «Кармилла» завершается чуть ли не рефератом диссертации: компетентный истребитель вампиров жизнь «посвятил кропотливому изучению огромной литературы о вампиризме. Наперечет знал он все большие и малые трактаты — такие, как „Magia Posthuma“, „Phlegon de Mirabilibus“, „Augustinus de cura pro mortuis“, „Philosophicae et Christianae Cogitationes de Vampires“ Иоганна Христофора Харенберга и тысячи других <…>. Он свел воедино несчетные судебные отчеты, и образовалось нечто вроде описания этого загадочного феномена с его обязательными и необязательными признаками».[15] Аналогично Ван Хелсинг в романе «Дракула» основывается на «традиции и поверьях». Напротив, во втором романе Стокера (открывающегося, как упоминалось, оккультной экспертизой) герой — с новым интеллектуальным багажом — обратился к идее множественности тел и другим методам, выработанным теософией и пр.
Блаватская писала: «В природе существует неизвестный феномен, и поэтому в нашем веке безверия физиология и психология отрицают его. Этим феноменом является состояние полусмерти. Фактически тело мертво. Когда это происходит с людьми, у которых материя не главенствует над духом, то, оставшись в одиночестве, их астральная душа постепенными усилиями освобождается и, когда последнее связующее звено разорвано, отделяется навсегда от своего земного тела. Равносильная совершенно противоположная магнетическая полярность силою оттолкнет эфирного человека от разлагающейся органической массы. <…> Этих духов в их эфемерных телах часто видят выходящими с кладбища; про них известно, что они льнули к своим живым соседям и сосали их кровь».[16] Равным образом Руперт Сент-Леджер привержен теории множественности тел (и даже использует термин «доппельгенгер» в его теософском понимании — «астральное тело»[17]): «В результате размышлений я невольно увидел поразительное подобие случая с моей гостьей и обстоятельств, соединяемых в традиционных и суеверных представлениях с такими существами, которые скорее не перешли в мир мертвых, чем остались в мире живых, — они все еще ходят по земле, хотя им место среди мертвецов. К таким существам относится, например, вампир, или вервольф. К этому же разряду существ можно отнести и доппельгенгера, который одной из своих двойственных сущностей обычно пребывает в реальном мире. Это также обитатели астрального мира. В каждом случае необходима материальная оболочка, которая создается единожды или же многократно».
Чем больше Руперт размышлял — тем неутешительней были выводы: «…я пришел к выводу, что жуткая разновидность этих существ, наиболее соответствовавшая моему случаю и походившая на мою фантастическую гостью, являлась разновидностью вампиров». В пределах оккультного знания вампирология вполне претендовала на последовательность, и отважный джентльмен четко аргументировал гипотезу, беспристрастно суммировав наблюдения: «Свидетельства, подтверждающие соответствие моего случая теории о вампирах, вкратце были таковы:
она появилась ночью, а это время, когда, согласно преданию, вампиры могут свободно передвигаться;
на ней был саван как следствие того, что она недавно вышла из могилы или гробницы; нет никаких неясностей в отношении одеяния, когда оно не имеет астральной или подобной природы;
ей потребовалась помощь, чтобы попасть в мою комнату, а это строго соответствует „этикету вампиров“, как выразился один скептически настроенный критик оккультизма;
она чудовищно торопилась покинуть мою комнату после того, как прокричал петух;
она была противоестественно холодной; ее сон был почти аномально глубоким, и, однако, она расслышала во сне петушиный крик.
Все это показывало, что она подчинялась тем же законам — пусть и не столь безоговорочно, — которые управляют людьми».
Чем неутешительней были выводы — тем больше Руперт тосковал о гостье. Он искал ее и, к дальнейшему расстройству, обнаружил: в крипте старой православной церкви, в забытьи, в гробу. Опять подводя итоги, эксперт по вампирологии нашел лишь дополнительные аргументы в пользу печальной теории: гроб; проникновение — сквозь двери и запоры — в любое помещение замка; специфические, бесшумные («хотя грациозные») движения в лунном свете.
Однако добросовестный джентльмен одновременно коллекционировал аргументы против собственной теории. Этих аргументов было немного, и тем не менее.
1) «Ее дыхание было сладким — сладким, как дыхание теленка» и было невозможно «поверить даже на миг, что такое сладкое дыхание может исходить из уст мертвеца».
2) Она была способна взывать к Богу.
3) Волшебный помощник тетушка Макелпи — несмотря на «духовное зрение» — не чувствовала никакой духовной опасности, грозящей любимому племяннику.
Данные вампирологии в романе «Леди в саване» — аргументы pro et contra, которые взвешивал Руперт — соблазнительно сравнить с версиями трех текстов, заведомо знакомых автору («Вампир» (1819) Дж. Полидори, анонимный роман-фельетон «Варни Вампир, или Кровавый пир» (1847), «Кармилла»), а также с «Дракулой».
Как видно, Стокер явно стремился не столько представить полный компендиум, сколько формализовать правила, намеченные в литературе ужасов, причем преимущественно в собственном первом романе. Еще в «Дракуле» он начал процесс превращения романтической схемы — демонический злодей не уступает способностями (и/или обаянием) протагонисту — в игру, где носители и добра, и зла действуют по четким правилам, к которым автор приобщает читателя. Во втором вампирическом романе — с его очевидной установкой на «зазубривание», на классификацию правил первого[18] — игра приобрела уже доминирующий характер. Впрочем, Стокер, повторяя законы вампирологии, повторяя правила игры (на то они и правила!), одновременно избегал самоповторов и во втором романе привел героя — после всех pro и contra — к результату, совершенно отличному от «Дракулы».
