Иван Мызгин - Со взведенным курком
…Тянулись месяцы предварительного заключения. А между тем следствие по моему делу — верное, по моим делам — шло своим чередом, и я о нем не рассказываю подробно, ибо это было обычное политическое следствие с намеренными затяжками, с различными иезуитскими ходами и подходами, с попытками то запугать, то войти в доверие.
…Наконец пришел день, когда чиновник военного суда вручил мне обвинительный акт. На следующее утро я получил свидание с защитниками — Кашинским и Кийковым.
Во втором одиночном корпусе меня по возвращении ждал «сюрприз».
— Как чувствуешь себя, дьяволенок? — громко опросил знакомый голос, когда я, бренча кандалами, шел по коридору.
Михаил Кадомцев! Да, это был он, наш организатор и командир!
В первую секунду меня охватила бурная радость. Но тут же ее задавил ужас. Кадомцев здесь, в одиночке второго корпуса! Но ведь это может означать лишь одно…
Так оно и было. Михаил Кадомцев и его товарищи по процессу, осужденные на смерть, переведены были в наш корпус в ожидании утверждения приговора командующим Казанским военным округом свирепым усмирителем генералом Сандецким.
Ожидание суда, пытка неизвестностью были тяжелы и сами по себе. Но они обострялись еще и тем, что в соседних камерах с часу на час ждали казни друзья. С часу на час… И тем не менее — я понимаю, в это трудно поверить — никто в нашем коридоре не унывал. Большевики-смертники наотрез отказались просить о помиловании и держались бодро. Во втором корпусе царила какая-то удивительная твердость духа. Эта несокрушимая духовная сила помогала сохранить мужество и мне. Товарищи, особенно Михаил, с трогательной заинтересованностью относились к моим делам, давали советы — умные, толковые, партийные советы.
…И вот, наконец, однажды утром с лязгом распахнулась дверь моей камеры и надзиратель скомандовал:
— Мызгин! Собирайся! Выходи!
В коридоре сразу окружили солдаты конвоя.
Итак, военный суд…
На волю, на волю!
Военно-окружной суд не закончился для меня виселицей только потому, что приглашенные партийной организацией блестящие адвокаты сумели использовать противоречия в показаниях главных свидетелей обвинения, запутать этих свидетелей и заставить их отказаться от того, что говорили раньше. Судьи были вынуждены вынести оправдательный приговор!..
Но меня ожидал еще второй процесс — в Казанской судебной палате по обвинению в принадлежности к РСДРП, к ее боевой организации, в хранении бомб, которые полиция нашла у меня на квартире, когда мы с Василием Лаптевым сумели скрыться.
В ожидании суда мне удалось добиться перевода из второго одиночного в так называемый «красный корпус», где режим был мягче. А главное — я сидел теперь в общей камере вместе с товарищами-боевиками, среди которых был и Петр Гузаков.
В первый же день Петя рассказал мне, как казнили Мишу.
На суде Михаил принял на себя вину многих боевиков-сопроцессников, спасая их от смерти. Председательствовавший генерал иронически переспросил:
— Так вы, подсудимый, определенно утверждаете, что принуждали товарищей участвовать и экспроприациях и убийствах, подчиняя себе их волю, превращая вот этих взрослых, сильных людей в безвольных марионеток? Оч-чень, знаете ли, интересно!..
Миша гордо выпрямился, прозвенев кандалами, оперся кулаками о барьер и, пристально глядя генералу в глаза, властно сказал:
— Мне тоже было бы оч-чень интересно, ваше превосходительство, посмотреть, как бы вы, встретившись со мною на свободе, посмели ослушаться моего приказа.
В зале воцарилась гробовая тишина. Побледневшее «превосходительство» растерянно мигало маленькими глазками, не в состоянии произнести ни звука. Мурашки побежали по спинам избранных «столпов режима», допущенных на закрытое заседание военного суда. Скованный по рукам и ногам двадцатидвухлетний юноша показался им грозным символом неотвратимой расплаты…
Миша, Митя Кузнецов и Вася Лаптев спокойно выслушали смертный приговор.
Трагической ночью 23 мая девятьсот восьмого года Петя и сидевший еще тогда в Уфимской тюрьме Павел собственными глазами из камер «красного корпуса» видели, как свора палачей вела на виселицу их любимого брата.
— Миша шел и курил папиросу, — тихо ронял Петя, а в глазах его тлела ненависть. — Когда он был саженях в двадцати от нашего корпуса, я услышал его совершенно спокойный голос: «Прощай, Паня, передай привет симцам». Это он брату Павлу говорил. Потом: «Петюша, не бросай борьбу за рабочее дело! Если нужно, отдай за него жизнь!» Никогда я этих слов не забуду…
Герой в жизни, Миша остался героем и в страшную минуту казни. Сказав: «Уйди ты, чучело!» — он, оттолкнув палача, сам надел петлю на шею… Последние его слова были: «Да здравствует социализм!» Но, видно, и после смерти тень грозного народного борца не давала покоя царским приспешникам: Мишу судили еще по одному делу и вторично, посмертно, приговорили к повешению.
…Мы с Петей попытались бежать. Надзиратель Лаушкин приготовил возле тюремной стены словно невзначай забытую лестницу. Побег не удался лишь по несчастному стечению обстоятельств. Взобравшись на стену, мы нос к носу столкнулись с часовым, которого, по расчетам, в это время не должно было там быть, спрыгнули вниз. Солдат опознать нас не смог, и мы остались безнаказанными.
Новый суд хотя и не грозил мне смертной казнью, все же сулил малопривлекательную перспективу — лет пятнадцать каторжных работ. Адвокат Кашинский придумал, как заставить судей смягчить приговор.
Я должен был заявить, что бомбы и оружие принес ко мне домой Василий Лаптев, а я, мол, и понятия не имел, что у него в узле. Партийная организация разрешила мне это сделать: ведь Васи уже не было в живых. Для подтверждения такой версии Кашинский подобрал двух свидетелей, которые согласились обмануть царский суд и показать, будто видели, как в утро перед обыском Лаптев входил ко мне в дом с узлом.
Словом, надо было оттянуть процесс и заставить следствие заново собирать весь материал по делу. Но как этого добиться?
И изобретательный Кашинский предложил совершенно фантастический ход.
…Следователь Иващенко закончил следствие и вызвал меня, чтобы выполнить процессуальную формальность: прочесть мне все «дело». Он зажег лампу, уселся поудобнее, раскрыл папку и принялся читать. В углу комнаты уютно потрескивали дрова в печке.
Разве мог ожидать следователь, что обвиняемый вырвет у него из рук свое «дело»?!
Иващенко расширенными от ужаса глазами следил, как я яростно рву, кромсаю, уничтожаю аккуратно подшитые листы. Но когда я швырнул клочья «дела» в печь я там вспыхнуло яркое веселое пламя, следователь пришел в себя.
