Иван Мызгин - Со взведенным курком
— Вишь, труба свалилась. Видать, дождем крюк размыло…
Так это мне и сошло с рук. А стражнику я напоследок сказал:
— Ты, отец, лучше не спи, когда меня сторожишь. А то один соблазн, убегу!..
Но моему старику со мной явно не везло, и он нарвался-таки на большую неприятность. Вот как было дело.
Многие арестанты, а особенно арестантки, охотно посещали тюремную церковь. Конечно, политические там не богу молились, а стремились лишний раз побыть вне стен своих камер, подышать «вольным» воздухом и посмотреть на свободных людей: хотя церковь была на территории тюрьмы, в нее допускали «благонадежных» обывателей. В тот злополучный для моего стражника день был какой-то праздник. Мы гуляли по тюремному двору, а в это время в церкви служили обедню.
Вдруг со стороны храма божия до нас донесся душераздирающий женский вопль: «Товарищи, спасите!»
Я повернулся и увидел, как несколько стражников тащат прямо за косы трех заключенных женщин, зверски их избивая.
Ярость и гнев буквально ослепили меня. Не помня себя, с какой-то неистовой силой я рванул винтовку из рук стражника, передернул затвор и выстрелил поверх голов надзирателей, тащивших женщин.
— Бросьте, сволочи! Перестреляю, гады!.. — Я не узнал своего голоса в этом диком крике.
Надо отдать справедливость тюремщикам: благоразумия у них хватило — они тотчас же бросили арестанток и скрылись. Мой старик спрятался за стену. А я стоял в дверях своего корпуса с винтовкой на изготовку.
Откуда-то стали стрелять.. Но попасть в меня было невозможно: с одной стороны тюремная стена, а с другой — первый одиночный корпус надежно прикрывали мою позицию.
Стрельба взбудоражила всю тюрьму. Началась обычная бомбардировка дверей табуретками, крики, протесты. Немедленно прибыли прокурор, начальник и инспектор тюрьмы: видимо, они тоже были в церкви. Не показываясь из-за первого корпуса, при посредничестве кого-то из заключенных они начали переговоры.
— Начальство предлагает тебе бросить ружье! — крикнули из какого-то окна.
— Скажи, пусть дадут честное слово, что не станут бить и не посадят в карцер. Тогда брошу.
Спустя несколько минут тот же голос сообщил:
— Дают обещание не трогать.
И тут же другой голос, мне показалось — Михаила Кадомцева:
— Соглашайся. Если не выполнят, будут иметь дело со всей тюрьмой.
Я бросил винтовку. Немедленно показалось начальство, из-за стены вышел мой стражник — у него был совсем растерянный и обескураженный вид.
Начальник, инспектор, прокурор и надзиратель вежливо проводили меня в камеру.
— Юноша, юноша, — поцокал языком прокурор, — как страшно ухудшаете вы и без того ужасное положение свое!
— А истязать беззащитных женщин — это не ужасно, господин прокурор?
— Что?! Кто истязал женщин?
— А это вы справьтесь у начальника тюрьмы, он назовет вам надзирателей.
Прокурор что-то промямлил, повернулся и вышел, инспектор — за ним. Побагровевший как рак начальник тюрьмы еще с полминуты топтался на месте — его мутило бешенство. Ему явно хотелось сказать что-то крепкое, но, так ничего и не промолвив, он выкатился из камеры.
Меня не били. В карцер не сажали.
А старика стражника я больше не видел: наверное, на нем сорвали злость, и бедняга поплатился-таки службой!..
Нужно сказать, что тюремная администрация остерегалась слишком уж притеснять дружинников: у нее существовало несколько преувеличенное представление о всемогуществе боевиков, оставшихся на поле. Начальство знало, что заключенные поддерживают с ними связь, и боялось мести за свои зверства.
Кое-кто из тюремщиков действительно поплатился жизнью.
Однажды ночью, это было в июле 1909 года, и моей камере устроили неожиданный и очень тщательный, хотя безрезультатный обыск. Уже сидя и карцере, куда меня все-таки упрятали на сутки «для острастки», на всякий случай, я продолжал недоумевать: где причина обыска?
На следующее утро заключенные были взвинчены мгновенно распространившимся слухом об убийстве старшего надзирателя Уварова, гнусного истязателя заключенных. Незадолго перед этим нам стало известно, что Уваров исполнял и обязанности палача при казнях. Каким путем это выяснилось, не помню — ведь палач делал свое подлое дело в маске, и имя его было тайной не только для арестантов, но и для надзирателей. Особую ненависть к Уварову вызвало то, что именно он вешал Мишу Гузакова.
Я не поставил тогда в связь два события: убийство палача и обыск в моей камере. И только несколько дней спустя надзиратель Лаушкин, сочувствовавший партии и выполнявший в тюрьме ее задания, — тот самый Лаушкин, что поднял на ноги Уфимский комитет при погроме в тюрьме, раскрыл мне подоплеку дела.
Как всегда в это время года, группа арестантов под наблюдением Уварова и еще двух надзирателей убирала сено на архиерейском лугу за рекой Белой, верстах в шести от города. Около семи вечера, когда работа уже кончилась и Уваров построил арестантов, чтобы вести их в тюрьму, к нему подошли двое молодых людей.
— Это арестанты из Уфы тут косят? — осведомился один.
— А вам какое дело?
— Нам бы надзирателя Уварова увидеть.
— Ну, я Уваров.
— Это точно Уваров? — обратился другой уже к арестантам.
Те подтвердили.
— Ну, давай быстрей, чего надо?
— Как тут через Дему перебраться? — кивнул первый парень в сторону протекавшей неподалеку реки.
— А вон там…
Едва Уваров поднял руку, чтобы показать направление, как молодые люди в упор открыли по нему огонь из браунингов. Надзиратель, даже не вскрикнув, мешком свалился в траву. Один из юношей нагнулся и спокойно выстрелил в Уварова еще дважды.
— Это ему за Михаила Гузакова, за Ивана Ермолаева и за других. Так и передайте начальству! — громко объявили неизвестные и не торопясь пошли к лесу.
Поднялся страшный переполох. Подъехавший в этот момент случайно начальник тюрьмы и еще кто-то пустились в погоню, на опушке произошла перестрелка, но все безуспешно — стрелявшие скрылись.
Молодой златоустовский рабочий Ваня Ермолаев был одной из жертв Уварова. Надзиратель так зверски избил его, что парень вскоре скончался в тюремной больнице. С Ваней мы некоторое время сидели вместе, а потом, когда его после избиения бросили в карцер, я с ним перестукивался. Лаушкин сообщил мне, что именно поэтому вся администрация была уверена, что с Уваровым разделались не без моего ведома.
— Они считают, — сказал Лаушкин, — что у тебя есть список, кого из надзирателей убрать.
…Тянулись месяцы предварительного заключения. А между тем следствие по моему делу — верное, по моим делам — шло своим чередом, и я о нем не рассказываю подробно, ибо это было обычное политическое следствие с намеренными затяжками, с различными иезуитскими ходами и подходами, с попытками то запугать, то войти в доверие.
