Николай Прохоров - Комендант брянских лесов
Ефим всегда несколько робел перед Гуровым. Строгий, неразговорчивый, командир отряда не то что бы был недоволен артиллеристом, но словно не замечал его. И Ефим всегда чувствовал расстояние между ним и собой. Комиссар, напротив, при случае охотно беседовал с ним. Особенно о житейских делах любил потолковать Куликов со старым колхозником. О том, например, что не будь войны, теперь полным ходом шла бы здесь уборка хлебов; что станция Унеча—подходящее место для сооружения элеватора, потому что к этой станции примыкают колхозы четырех районов. Один раз комиссар вдруг заговорил о грибах и ягодах:
— До войны, если и заготовляли, скажем, грибы, то очень мало, да и без разбору. Белый гриб, рыжик, боровик, сыроежка, лисичка — кооператоры наши все сушили и складывали в одну кучу. А райкомы и не доходили до этого. А ведь делать надо с толком: один гриб хорошо идет в засол — рыжик, к примеру, другой лучше мариновать, третий сушить. А сколько ежегодно гибнет малины, черники, брусники и прочей лесной ягоды! Сотой доли не собирают. Такое богатство пропадает! Непременно после войны надо заняться этим.
Часто Ефим разговаривал с комиссаром о семье, о колхозном хозяйстве, которое трудно будет восстановить после изгнания фашистов. Словом, с Михаилом Сергеевичем старому крестьянину всегда было о чем побеседовать. Умел понять он человека и во всяком деле мог разобраться. Вот поэтому-то Ефим и решил поговорить с ним начистоту о самом заветном.
Приход Гурова помешал ему. Огорченный Ефим Акимыч уже собрался выйти из палатки, чтобы не мешать начальству. Он решил зайти в другой раз, когда Михаил Сергеевич будет один.
— Да вот и командир, я полагаю, согласен со мной, — вдруг сказал Куликов, обращаясь к старому артиллеристу, и тут же передал свой разговор с Ефимом.
Выслушав, Гуров неожиданно просветлел и, пристально взглянув на старого артиллериста, громко рассмеялся. Смех этот не понравился Ефиму. Он был сейчас совсем неуместен. Смеясь, Гуров подошел к артиллеристу, хлопнул его по спине, видимо, что-то собираясь сказать, но вдруг порывисто притянул его к себе и крепко сжал старика в объятиях.
— Эх, пушкарь ты наш славный! И не думай об этом. Пиши!
Ефим тяжело опустился на край скамейки, словно только что сбросив с плеч тяжелую ношу. Он долго молчал. Комиссар и командир тоже не начинали разговора.
— Сын у меня в армии, воюет с врагом, — заговорил наконец старый солдат дрогнувшим голосом. — Я к тому: обрадуется он, когда узнает, что и отец его здесь, на родной земле, вместе со своими людьми. Да и самому не хочется в такое время где-нибудь затеряться. Тоже ведь совесть есть...
Ефим Акимыч почувствовал, как к горлу подкатил комок, глаза часто заморгали, словно в них кто-то бросил щепоть табаку. Поднявшись с места, он безнадежно махнул рукой и, застыдившись своей слабости, поспешно вышел из палатки.
'Комиссар сосредоточенно смотрел вслед Ефиму, покручивая на виске прядь седых волос, свалявшуюся в маленький комочек. Гуров вопросительно посмотрел на Михаила Сергеевича, ожидая, что он скажет. Но комиссар, глубоко задумавшись, молчал.
— Удивительный старик!—промолвил Гуров, желая вызвать комиссара на разговор.
— Да... — неопределенно отозвался тот.
— А какой артиллерист! Он нам наполовину облегчил бой с карателями.
Но Куликов, словно не слыша командира, заговорил о другом.
— Нам надо бы внимательней приглядываться к людям, Остап Григорьевич, — сказал комиссар. — В тяжелые-то времена человек быстро раскрывается. Он весь на виду. Сегодня в бою я был рядом с Ефимом и любовался его спокойствием. С уверенностью труженика наводил он пушку, стрелял, и все у него получалось как-то споро да ладно.
— Я просто удивился его мастерству! — воскликну Гуров.
— А сейчас он поразил и даже напугал меня, — взволнованно продолжал Михаил Сергеевич.—Пришел, слова не может сказать. Что, думаю, стряслось? Уж не оскорбил ли кто человека? Видимо, долго мучили его эти мысли. При внимательном отношении мы могли бы раньше прийти на помощь, разрешить его сомнения. — Комиссар помедлил, потом закончил убежденно: — Это у него от высокой нравственной чистоты, от сурового отношения к собственным поступкам!
— Давай приказом по отряду объявим ему благодарность, — предложил командир. — Напишем так; «За храбрость и мастерство».
Комиссар согласился.
VIII
В селе Семки, куда часто наведывался Леонов, жила вместе со своей матерью девушка Груня, дочь умершею перед войной агронома. Она окончила среднюю школу и в 1941 году собиралась поступить в институт. Но когда началась война, девушка не решилась оставить свою больную мать и оказалась на оккупированной территории.
Всякий раз, когда Леонову по поручению командира приходилось бывать в селе, он заглядывал в знакомый домик на окраине. Подрывник любил поговорить с Груней, посидеть в скромной уютной комнате, иногда просто молча помечтать с ней. У девушки было десятка три хороших книг.
Учитель по специальности, Леонов видел, как здесь, в лесу, люди жадно тянутся ко всякому печатному слову.
Когда Василий возвращался в отряд с новой книжкой, десятки людей окружали его, усаживались на траву и замолкали в ожидании.
Поэтому, где бы Леонову ни попадалась книга, он нес ее в отряд и охотно читал товарищам.
После успешного завершения операции отряд «Мститель» расположился на новом месте. Вновь потекли партизанские будни. Как-то Леонов собирался на операцию.
— Ты, Вася, не ходи, отдохни на этот раз, — сказал ему Куликов.
— Тогда разрешите мне в Семки, товарищ комиссар?
Леонов не скрывал от комиссара, что бывает у девушки.
Но Куликов боялся, чтобы его любимцу не устроили в Семках ловушку.
— Пригласил бы кого из товарищей с собой. Не нравится мне, что ты один туда ходишь. Взял бы Егора.
Подрывник ничего не ответил. Куликов понял, что юноше хочется сходить одному. Неохотно он разрешил, наказав только быть как можно осторожнее.
— Не забывай, Вася, что в Семках много полицаев. Они могут выследить тебя, — напутствовал его комиссар.
...Медленно приближается короткая летняя ночь. Уже девятый час, а солнце только начало садиться. На опушке леса Леонов ожидал наступления темноты, чтобы незамеченным пробраться в село. Неожиданно из глубины леса вышла женщина с вязанкой сухих сучьев на спине.
Она смело подошла к партизану, сбросила на землю дрова и, приветливо поздоровавшись, певуче промолвила:
— Здравствуй, добрый молодец!
Глядя на ее сморщенное от старости лицо, крупный пористый нос, услышав странное приветствие, Леонов невольно вспомнил сказку про бабу-ягу.
