Владимир Прибытков - Потерянный экипаж
— Мне? — хрипло и беспокойно воскликнул Кандыба. — Не!.. Ты мне верь. Слышишь? Верь! Я — свой! Свой!
Он вдруг почти ласково улыбнулся Телкину и теперь сам заглядывал штурману в лицо, правда ускользая от прямого взгляда телкинских измученных глаз.
— Мне верь! — скороговоркой продолжал Кандыба. — Я ж тебе говорил, а ты не слушал… Нам друг за друга держаться надо!.. Ты, я вижу, тоже свой… Вот… Слышь?!
Он оглянулся на дверь, показал Телкину на нары рядом с собой.
Телкин присел.
— Слышь? — зашептал Кандыба. — Нас вызволят! Думаешь, пропали? Нет! Я знаю! Я же разведчик! — Он захлебнулся словами, облизал губы. — Ты молчи только! Никакой я не Вавилов… Это я фрицам так сказал. А настоящее мое фамилие — Кочура. Из восемнадцатой стрелковой… Василий Кочура!.. Запомнил?.. В случае чего нашим скажешь… Понял?..
— Ну? — сказал Телкин, дрожа от неясного предчувствия чего-то важного, что сейчас совершится. — Ну?
— Вот! — облегченно сказал Вавилов — Кочура. — Я знаю… Наши прорыв готовят… Котел… Понял?.. Девятая ударная подошла, три танковых корпуса… От Капушан на Мишкольц рванут и — котел!..
— Девятая ударная? — все глубже погружаясь в прежний дурной сон, почти бессознательно повторил Телкин. — Девятая?
— Да! Девятая! От Капушан на Мишкольц!.. Понял? Вавилов — Кочура словно вдалбливал в сознание Телкина направление удара советских армий, словно нарочно вкладывал те самые сведения, какие требовались немецкому майору… Вкладывал, даже не успев узнать, с кем говорит, кто такой Телкин…
В детстве отец учил маленького Толю прыгать в Клязьму с высокого обрыва. Мальчик упирался, вырывался из рук отца, и мать начинала браниться, пока сына не оставляли в покое.
— Баба! — презрительно говорил отец.
Он разбегался и, вытянув руки, словно отталкиваясь от земли, летел вниз, к далекой воде, и легко врезался в нее, вызывая одобрительные возгласы купальщиков.
Толя завидовал. Отцовское презрение преследовало его. И однажды, уже осенью, скинув на пустынном берегу курточку, штанишки и рубаху, оглянулся и побежал к обрыву. На самом краю, испугавшись, Толя попытался отвернуть, но было поздно, и тогда он шлепнулся на зад… Он сидел в шаге от обрыва, и слезы затопляли все мальчишеское существо. Свидетелей позора не было, но все равно Толя чувствовал себя так, словно его видел весь город.
Он вскочил, стиснул кулачки, зло поглядел на воду, отбежал, снова помчался к обрыву и, яростью поборов страх, прыгнул.
Он навсегда запомнил то мгновенье, когда с замирающим сердцем летел по воздуху…
Вот и сейчас сердце замерло, остановилось, как в детстве, в первом отчаянном прыжке в неизвестное.
И так же внезапно, как внезапно просыпается человек, обреченный в дурном сне на гибель, штурман очнулся.
— Понял! — еще дрожа от волнения, сказал он. — Понял!.. Слушай, тебе когда гвардейца присвоили?
— Мне… А… еще за Сталинград… Всей дивизии…
— Ты с самого начала войны?
— Ага… Ты что?
— На границе служил?
— Ага… Вроде… Ну, почти…
«Отвечает! Отвечает!» — подумал Телкин.
— Всю войну прошел?
— Всю…
Вавилов — Кочура, наконец, забеспокоился:
— Да ты чего? Чего? Допрашиваешь?
«Нет, не ошибаюсь! — подумал Телкин. — Не ошибаюсь!»
— А я вот только с прошлого года в действующей, — сдерживая рвущееся наружу волнение, сказал он. — С прошлого. Понял?
— Конечно, — обеспокоенно сказал Вавилов — Кочура. — Ты к чему это? А? К чему?
— А к тому, что не верю я тебе! — пристально глядя на соседа, решаясь на то, на что никогда не решился бы раньше, сказал Телкин. — Не верю!..
— Не верю! — не слыша себя, повторил Телкин, отмечая, как у Вавилова — Кочуры останавливаются ртутные зрачки. — Брось! Кочура, говоришь?.. Не заливай мне баки, капитан! Не заливай!.. Ты же разведчик! Ты же старослужащий! А даже я — сопляк перед тобой — не стал бы первому попавшемуся всю правду о себе выбалтывать!.. Понял, Вавилов — Кочура?.. Не стал бы!.. И ты думаешь, я поверю, что ты правду сказал? Не поверю, капитан!
Как охотник, идущий по следу опасного зверя, чутким взором отмечает каждую сломанную веточку и примятую травинку на смертной тропе, так отметил Телкин переведенное дыхание соседа, захлопнувшуюся губу его и невольный жест: толстопалая рука облегченно вытирала пот со лба.
— Эх, капитан! — тяжело опускаясь на нары, с укором сказал Телкин. — Эх, капитан! Нехорошо! На пушку меня берешь! Путаешь! А зря! Я же знаю — никакой девятой ударной здесь нет. И танковые корпуса под Сату-Маре стягиваются. Они не от Капушан, а от Петрешти на Дебрецен пойдут! А потом на Арад! На Дебрецен, а не на Мишкольц!.. Ну, видишь? Знаю же! А ты мне не веришь! Проверяешь! Ведь ты проверял меня, так? Проверял?
Все звенело в Телкине, все длился и длился отчаянный прыжок…
И Вавилов — Кочура, наконец, заговорил. Вернее, не заговорил, а, как и ожидал лейтенант Телкин, опять захихикал своим тоненьким, скользким смешком, будто повизгивал.
— Хи-хи-хи!.. — слышал Телкин. — Точно… Ты угадал… Хи… Проверял я тебя, сокол! Проверял! Факт, я бы не стал кому попало… А теперь вижу — ты свой!
«Ах, ты… — подумал Телкин. — Ах ты, червяк навозный!»
Такое омерзение поднялось в нем, такое жгучее желание раздавить предателя, как поганого слизня, свело руки, что он едва не выдал себя. Но выдавать себя нельзя было.
— Эх, ты! — только и вырвалось у Телкина, но, заметив, как шатнулся от него предатель, штурман на ходу нашелся: — Эх, ты!.. Я же к тебе всей душой, а ты петляешь!.. Товарищ называется! Какой же ты товарищ?!
— Так ведь… В плену ведь… — пробормотал Кандыба, совершенно сбитый с толку. — В плену…
— Видеть человека надо! — с жестокой радостью сказал Телкин. — Видеть! Я вот тебя увидел, а ты что же? Ослеп?
— Да я… Я же нарочно… — пробубнил Кандыба. — Ты ж пойми!..
— То-то — пойми! — сказал Телкин. — А то распелся: Капушаны — Мишкольц, девятая ударная, котел!.. На олуха напал!.. На вот, завяжи бинт! — И добавил: — Тебя где взяли?
— Под… под Ныирбакта… — запнувшись, ответил Кандыба, и пальцы, затягивающие узел на телкинском бинте, дрогнули.
— Так чего ты мне про восемнадцатую стрелковую плел?! Чего?! Под Ныирбакта же триста пятьдесят шестая стрелковая и гвардейская житомирская стояли! — воскликнул Телкин, на ходу выдумывая номера и названия частей. — А ты — гвардеец! Значит, ты из житомирской! Факт?
— Факт, — торопливо сглатывая слюну и вытягивая рожу в улыбке, подтвердил Кандыба, уже полностью подчинившийся воле Телкина. Он даже не вспомнил, как говорил, будто его дивизии звание гвардейской присвоили после Сталинграда.
