Уилбур Смит - И грянул гром
— О Боже, ты весь в грязи. Давай скорей примем ванну, пока не пришла бабушка.
Дирк вырвался из ее объятий и потянулся к жестянке с сухим печеньем.
— Я голоден.
— Возьми одно, — разрешила Мэри, но Дирк взял горсть. — У меня для тебя сюрприз.
— Интересно, — хотя Дирка больше интересовало печенье.
У Мэри был для него сюрприз почти каждый вечер, какая-нибудь ерунда, типа пары носков, которые она ему связала.
— Скажу, когда будешь в ванной.
— Ладно. — Продолжая жевать, он отправился в ванную. Еще по дороге Дирк сбросил рубашку, потом штаны, Мэри подбирала вещи. — Что за сюрприз?
— О, Дирк, ты снова играл в эту ужасную игру. — Мэри стала на колени рядом с ванной и нежно прошлась фланелевой тряпочкой по спине и ягодицам. — Пожалуйста, пообещай мне никогда не делать этого больше.
— Ладно. — От Дирка очень просто было добиться обещания, он их все равно не выполнял. — А теперь, что за сюрприз?
— Угадай. — Мэри улыбалась хитрой улыбкой, и это не ускользнуло от внимания Дирка. Он стал пристально всматриваться в изуродованное, то такое дорогое для него лицо.
— Сладости? — рискнул он.
Она покачала головой, гладя его обнаженное тело тряпкой.
— Носки?
— Нет. — Она уронила фланель в мыльную воду и прижала его к груди. — Нет, не носки, — прошептала она.
И тогда он понял:
— Это?.. Это?..
— Да, Дирки. Это о твоем отце. Неожиданно он начал вырываться.
— Где он, Мэри? Где он?
— Сначала надень ночную рубашку.
— Он здесь? Он едет домой?
— Нет, Дирк. Он еще не здесь. Он в Питермарицбурге. Но ты скоро его увидишь. Очень скоро. Твоя бабушка пошла заказывать билеты на поезд. Ты увидишь его завтра.
Его разгоряченное мокрое тело задрожало от восторга в ее руках.
Глава 22
— Учитывая некоторые обстоятельства, миссис Коуртни, даже к лучшему, что мы не могли связаться с вами раньше. — Хирург в чине майора забил трубку и начал методично обшаривать карманы.
— Ваши спички на конторке. — Ада подошла к его ассистенту и взяла их.
— О, спасибо. — Он зажег трубку и продолжал: — Видите ли, ваш сын был приписан к нерегулярным войскам и не было никаких записей о его родственниках. А когда он прибыл к нам из Коленсо шесть недель назад, то, скажем так, был не в состоянии сообщить свой адрес.
— Можем мы увидеться с папой прямо сейчас? — Дирк не мог больше сдерживаться, последние пять минут он весь извертелся на диване рядом с Адой.
— Вы увидите вашего отца через несколько минут, молодой человек. — Хирург снова повернулся к Аде. — Но все было именно так, миссис Коуртни, и нам пришлось здорово поволноваться. На первых порах мы вообще сомневались, что сможем спасти жизнь вашему сыну и оставить правую ногу, которая, к слову, четыре недели находилась на растяжке. Но теперь… — И он с профессиональной гордостью улыбнулся Аде. — Впрочем, увидите сами.
— С ним все в порядке? — В голосе Ады все же звучало беспокойство.
— Как замечательно сложен ваш сын, сплошные мускулы. — Он кивнул, все еще улыбаясь. — Да, он на пути к выздоровлению. Возможно, будет слегка прихрамывать на правую ногу, но если представить себе, что могло бы быть… — Он выразительно развел руками. — Сейчас сестра проводит вас к нему.
— А когда он сможет вернуться домой?
— Скоро, возможно, через месяц.
На веранде было прохладно от постоянной тени и от бриза, достигающего до госпитальных газонов. Вдоль стен стояла шеренга высоких металлических кроватей, и мужчины в серых ночных фланелевых рубашках лежали на белых подушках.
Кто-то спал, кто-то читал, кто-то вел тихую беседу и играл в карты и шахматы на досках, положенных между кроватями. И только один раненый лежал, глядя куда-то в пустоту, словно прислушиваясь к противным крикам лягушек на газоне.
Бороду ему сбрили, пока он был слишком слаб, чтобы сопротивляться, а сестры решили, что она негигиенична. Но внешний вид его от этого только выиграл, и сам Син в глубине души даже был доволен. Защищенная долгое время бородой, кожа на нижней части лица была гладкой и белой, как у мальчика, пятнадцать лет были сбриты вместе с жесткой черной щетиной. Сразу привлекали внимание густые брови, оттенявшие темно-голубые глаза, затуманенные, как горные озера, на которые пала тень от облака. Но они становились еще темней, когда он изучал содержимое письма, которое держал в правой руке.
Письмо пришло три недели назад, и дешевая бумага уже обтрепалась по краям от постоянного перечитывания. Это было длинное послание, большая часть которого была посвящена детальному описанию ужасного боя на реке Тугеле, где была сильно помята армия Буллера. Там было сказано, что автор часто страдает головной болью из-за ранения, хотя снаружи уже и следов не видно. Еще оно содержало массу благодарностей. Это смущало Сина до такой степени, что когда он в очередной раз перечитывал письмо, то этот абзац пропускал.
Но были там слова, к которым Сина каждый раз притягивало как магнитом. Он медленно шептал их, как молитву.
«Помнишь, я говорил тебе о Рут, моей жене. Как ты знаешь, она уехала из Претории и сейчас находится в Питермарицбурге, где живет у родственников. Вчера я получил от нее письмо, в котором содержатся замечательные известия. В июне будет четвертая годовщина нашей свадьбы, и наконец (о, счастливая встреча в Натале) я стану отцом! Рут решила, что родится девочка (хотя я уверен, что будет сын), и уже выбрала ей имя. Это самое необычное имя. Если честно, боюсь, мне придется приложить все свои дипломатические способности, чтобы заставить ее передумать. (У нее есть такая черта — она очень упряма.) Она хочет назвать бедную малютку Темпест* — буря (англ.).
Темпест Фридман! — и эта перспектива пугает меня. Хотя наши с тобой веры различны, я хочу написать Рут и попросить согласиться на твой вариант Громовержец, ведь это имя Бога. Не думаю, чтобы Рут стала возражать (особенно зная, как многим мы тебе обязаны), и теперь требуется только твое согласие. Даешь его?
А еще я описал Рут твою ситуацию, дал твой адрес (госпиталь Грейс) и попросил навестить тебя с тем, чтобы она смогла поблагодарить тебя лично. Хочу заранее предупредить тебя, что она знает о тебе столько же, сколько и я, — не я один не могу скрыть свое восхищение».
Лежа с зажатым в руке письмом, Син смотрел на газоны, залитые солнечным светом. Под его одеждой, выпуклая, как живот у беременной, лежала плетеная корзина, служившая опорой для ноги.
— Темпест! — шептал он, вспоминая играющие на теле Рут светящиеся голубым и ослепительно белым блики. — Почему она не идет? — Он ждал ее три недели. — Она знает, что я здесь, почему же она не приходит ко мне?
