Ямочка. Роман - Олег Павлович Белоусов
– Здравствуйте, девушки! – обратился он к ним, – не подскажете, где улица Бакинских комиссаров? – Взрослые женщины заулыбались на обращение «девушки», и одна из них чуть выдвинулась навстречу Валерию и, указывая рукой дальше, сказала:
– Поезжайте вот в этот проулок и первый перекрёсток будет пересечением с улицей Бакинских комиссаров.
– Спасибо! – ответил Бурцев. Свернув налево на пересечении двух улиц, он проехал ещё метров сто и вдруг увидел прибитый жестяной номер с цифрой 18 на торце одного из брёвен дома. Дом был большой и не очень старый. Возле ворот стояла скамеечка от времени вросшая в землю и окрашенная в один синий цвет с воротами. На скамье сидела бледная старушка с поджатыми губами внутрь рта, как у всех беззубых людей. На неё было надето старое зимнее пальто с каракулевым воротником, а на ноги – подшитые старые валенки. На голове у женщины была повязана шаль коричневого цвета с завёрнутым в неё белым платком, чтобы не продувало голову. Было очевидно по отрешённому взгляду старушки, что она прощается с белым светом и мысленно перебирает какие-то моменты прошедшей жизни. «Эта бабушка точно живёт в этом доме. Она, наверное, мать одного из родителей Наташи. Что-то тепло для такой погоды одета бабуся…» – подумал Бурцев и проехал до магазина, расположенного в старой металлической автолавке на колёсах. Колеса у автолавки оказались спущенными, что означало нетранспортабельность магазина. Бурцев остановился и вышел посмотреть, чем торгуют в магазинчике. В окошечке на витрине лежало два сорта хлеба – серый по шестнадцать копеек и белый по двадцать пять копеек, а также новые плетёные сетки авоськи по тридцать копеек. У окна киоска на подставленном винном ящике стояла пожилая женщина и о чем-то разговаривала с продавщицей. Бурцев вернулся к машине и оглянулся на восемнадцатый дом. Бабушка продолжала сидеть на лавочке неподвижно. «Очень неудобно для наблюдения расположен дом. Где же мне неприметно стоять, чтобы наблюдать за входящими и выходящими людьми?.. Проеду до начала улицы и посмотрю там место для стоянки», – подумал Бурцев и медленно поехал по неширокой заасфальтированной улице с бревенчатыми домами по сторонам. В черте города ещё сохранилось множество тихих улиц, больше похожих на улицы в больших деревнях.
Бурцев простоял на перекрёстке, примерно, пятнадцать минут. В салонное зеркало заднего обзора он видел, что никто не входил и не выходил из дома. Бабушку на лавочке уже было не видно из-за большого расстояния и загораживающего палисадника, но людей около дома не появлялось. Валерий тронулся с места и поехал в центр города, надеясь кого-нибудь подвезти попутно. При выезде из посёлка ему махнула девушка.
– В центр?
– Садитесь, – ответил Бурцев. Он оглянулся по сторонам, а потом посмотрел и во все зеркала. Валерий старался определить, видит ли кто-нибудь, что он посадил девушку. «В прежние времена при посадке здесь пассажиров я озирался, стараясь понять, есть ли где ещё пассажиры, желающие уехать в центр города на такси. Теперь же я огляделся не по этой причине… Мне хотелось убедиться: видит ли кто-нибудь, что я посадил эту пассажирку… Почему я после Зои, если подсаживал молодую женщину, начинал непременно оглядываться по сторонам, с целью определить, а не видит ли кто, что в мою машину садится одинокая пассажирка?.. Я боюсь повторного случая, что произошёл с Зоей? Нет! Такое уже не может повториться. Это невероятная случайность, что мне удалось лишить сознания жертву и увезти её в дом отца. Сейчас я подспудно желаю, в случае согласия какой-нибудь женщины ехать ко мне домой за город, оставить её навечно у себя и положить где-нибудь рядом в саду с первой жертвой… Да-да! Мне невольно хочется опять выстрелить женщине в подзатылочную ямочку на шее после любви! Это первые признаки помешательства…» – подумал Бурцев и прогнал прочь навязчивое желание.
– Где в центре вы намерены выйти?
– Можно у главного универмага, – ответила девушка с заднего сиденья. Бурцев знал, что если женщина в пустой машине садится позади, то она почти наверняка тяжело поддаётся на разговор и знакомство. Или она замужем, или такая пассажирка не ищет случайных связей с мужчиной. До высадки пассажирки Бурцев не сказал больше ни единого слова. Девушка рассчиталась и вышла.
«Теперь при каждом приезде в посёлок Судоремонтников мне непременно следует дежурить невдалеке от дома Гладышевой», – подумал Бурцев и поехал за сменщиком.
ГЛАВА 5
Николай Сарви стал жить с родной бабушкой по отцу ещё до судимости за изнасилование. Его родители разошлись. Отец много и часто пил горькую, и мать Коли ушла к другому мужчине. Мать вышла замуж за трезвого, хозяйственного и толкового вдовца. Коля пытался с ними жить, но отчим был человеком аккуратным и педантичным, что очень раздражало пасынка. Все инструменты необходимые для ремонта дома у отчима всегда были прибраны, а Коля часто нарушал этот порядок. Если бы родной отец сказал Николаю, что инструмент нужно прибирать на место после использования, то у сына на отца за подобное замечание вряд ли возникла бы обида. Однако, когда подобное замечание Николаю делал отчим, гнев от несправедливых придирок, как он считал, выводил его из себя. С первых дней Коля после каждой «придирки» отчима уходил ночевать к бабушке. Все реже и реже Коля возвращался к матери и отчиму, а через год и вовсе перестал покидать дом бабушки. Летом Николай с хоккейной командой во главе с тренером регулярно бегали в парк играть в футбол. Там ему случайно приходилось встречать пьяного отца в компании других собутыльников, сидящих на траве под деревьями. Коля начал стесняться отца и часто со слезами на глазах старался обойти стороной то место, где выпивающий родитель часто сидел с друзьями, а потом засыпал в беспамятстве. Возможно, по этой причине Коля стал раньше всех из троих друзей курить табак и пить спиртные напитки. Мальчик он был высокий и тренер ему давно определил роль защитника, где скорость не была так важна, как у ребят играющих впереди. Однако из-за курения Коля и на задней линии не поспевал оказывать достойное сопротивление нападающим соперника, потому что всюду запаздывал. Одышка и быстрая усталость стали заметны не только ему самому, но и тренеру. Если бы не тюрьма, то тренер в скором времени, наверное, отчислил бы Колю из команды.
Удивительно, но первый раз Николай Сарви попробовал сваренный из маковой соломки наркотик – в лагере. Казалось бы, что в колонии такое немыслимо, но реальная жизнь опровергала это наивное заблуждение. У осуждённого человека советское государство в лагере забирало себе пятьдесят процентов зарплаты. Если заключенный за месяц на производстве зарабатывал триста рублей, то только половину он получал на свой лицевой счёт и мог их тратить на себя или переводить почтовым переводом родственникам на свободе. Деньги, что заключённые отправляли почтовыми переводами своим близким, по договорённости возвращались обратно в лагерь. Через вольнонаёмных работников колонии с десятикратной переплатой деньги заключённых возвращались в лагерь в виде чая, спиртных напитков, сильнодействующих снотворных и даже в виде маковой соломки со шприцами, ацетоном и другими необходимыми составляющими для варки наркотика. На «стройки народного хозяйства» Николай Сарви вышел уже опытным наркоманом. Если первые уколы в вену не превышали двух «кубиков» в день, то на воле Коля «разогнал» дозу до десяти «кубов». Родная бабушка со слезами иногда делилась с ним своей крохотной пенсией, наблюдая, как внук мучится от «ломки» во время отсутствия денег. Николай предпринимал попытки отказаться от наркотиков и бывало, что выдерживал больше месяца. Однако, как говорят наркоманы со стажем, – опиум терпелив.
Отбыв с трудом срок на «химии», Николай стал полностью свободным. От надзора со стороны милиции он был избавлен, потому что освободился из лагеря условно.
