Илья Варшавский - Искатель. 1974. Выпуск №4
Машина взлетела на оползень неожиданно. Трофим почувствовал, что бронетранспортер ведет себя не так, как на твердом грунте. Он ощутил это ладонями, лежащими на рукоятках фрикционов: ладони испытывали различное напряжение, переданное с гусениц. Те работали теперь вразнобой.
И вот здесь-то Трофим, по его мнению, совершил ошибку. Он решил переключить скорость на меньшую: увеличилось бы сцепление трактов с хлябью почвы. Но в то же мгновение он забыл, что ведет новую, недавно полученную машину, а не свою старую, к которой привык и на «привычки» которой было рассчитано каждое движение его мышц. Может быть, на какие-то несколько миллиметров больше нога его освободила педаль, а рука выжала сектор газа. Этого оказалось достаточно, чтобы дизель заглох, машина замерла и начала под собственной тяжестью сползать к круче, берегового откоса.
Трофим заставил двигатель работать через несколько секунд. Однако за это время машина сползла юзом метра на четыре от дороги, и когда водитель пытался взобраться на грейдер, то случилось самое неприятное. Трофиму пришлось включить лишь правый фрикцион. Здесь он тоже, возможно, поторопился. Едва гусеница на самом малом начала выравнивать бронетранспортер, как машина круто развернулась на глинистой осыпи и стала кормой к обрыву. Вновь пришлось сбросить газ, а тяжелый бронетранспортер неудержимо заскользил вниз к обрыву.
Мотор отказал. Стрелка на циферблате показателя топлива в баке прыгнула к нулю.
Помощник, первогодок, распахнул дверцу и, глянув назад, ошалело обернулся к Трофиму:
— Круча! Падаем! Спасайся! — и кубарем скатился из кабины в снег.
Трофим только зубы стиснул и что хватило сил жал на тормоза.
Под гусеницами послышался каменный хруст. Скольжение замедлилось. Хруст слышался все громче. Смолк. Машина остановилась. Мотор не работал.
Подняв глаза на дорогу, Трофим увидел, что бронетранспортер Сашки Попова проскочил опасный оползень. Наверное, с ходу. Он шел вторым и мог учесть ошибки Лазарева.
— И то хорошо, — стащив с потной головы шлем, негромко, для себя, проговорил Трофим. Потом он очень осторожно отдал тормоза. Машина стояла как вкопанная.
— Тоже неплохо…
Открыв дверь, Трофим выглянул наружу и посмотрел на кромку обрыва. Она была метрах в семи.
— Рано запаниковал, Петя… Впрочем, у страха глаза велики… — И, продолжая негромкий разговор с самим собой, Трофим снова посмотрел на показатель горючего. Стрелка, может, на миллиметр отошла от нуля. — Так. Коли горючего было почти полбака, значит, оно на крутом склоне откатилось к задней стенке. Горловина насоса то ли наполовину, а может, и меньше вышла из жидкости и засасывает воздух. Вполне понятно…
Трофим принялся вручную подсасывать горючее. Плоховато, но получилось.
Попробовал завести мотор. Пошел. Держа дизель на малых оборотах, Трофим осторожно тронул машину вверх. Двинулась. Метр, другой… Характерное чихание голодного, задыхающегося без топлива двигателя — и стоп. Тишина. И скольжение обратно к обрыву берега. Лазарев до отказа выжал тормоза, хотя понимал: помогает это мало, насколько хватит инерции у массы машины, настолько она и сползет.
Сползла, остановилась, пробив колею еще ближе к обрыву. Трофим облегченно вздохнул. Тут он увидел, как от дороги огромными скачками прыгает под горку Сашка. Подбежал, вскочил в кабину.
Покосившись на друга, Трофим подкачивал топливо вручную.
Окинув взглядом слабо освещенную подсветкой приборную доску, Попов постучал пальцем по стеклу циферблата показателя горючего:
— Бак пуст? Как же ты, а?
— Да есть горючее. Почти полбака.
— А тут нули.
— Крутой откос. Назад откатилось. Вот и нули.
— Чего же не дозаправился? Положено.
— У тебя было время, у меня — нет. Обстановку, трассу в штабе изучал.
— А помощник?
— Петух-то? Вон он в снежке остывает. Сдрейфил.
— Есть от чего.
— Брось, — поморщился Трофим, хотя знал — прав Попов.
— Дозаправиться десять минут, — ворчал Сашка.
— Кабы знала я, кабы ведала…
— Так сиди теперь у окошечка, — фыркнул Сашка. — Как же ты залетел?
— Не «как», а «почему».
Пустопорожний, казалось бы, разговор с Сашкой успокоил Трофима, и Сашка явно понимал — болтовня эта нужна Лазареву, растерявшемуся на какое-то мгновение.
— Ну, почему?
— Потерял ощущение машины. На секунду, на несколько. Не помню. Пошла она сама по себе, а я сам по себе. Понимаешь? Потерял с ней контакт.
— А теперь?
— Не знаю.
— Может, мне за рычаги сесть? А, Трош?
Лазарев только головой помотал.
Чуть пригнувшись, Сашка заглянул в лицо друга:
— Еще такая попыточка — гробанемся в озеро.
— Убирайся к черту! Я не звал тебя! Марш!
— Не ярись, командир. Не положено.
— Без тебя тошно… Напрямую подниматься? Или наискось по склону…
Сашка вскинул брови и поморгал белесыми пушистыми ресницами.
— Наискось. Напрямую ты уже пробовал, сорвался.
— Верно. Наст я тут содрал. Заскребут траки, как мне по сердцу.
— Это точно. Как ты не дозаправился?
— Не снимай с меня кожуру. Ужо! Потом.
— Я ж не ножичком, «экономочкой», — хохотнул Сашка. — Знаешь, сколько я по первому году по кухне отнарядил. Картошки через мои руки прошло вагон!
— Добро.
— Ничего себе «добро».
— Попробуем вылезти, говорю. — Трофим обхватил ладонями рукоятки фрикционов и несколько раз то сжимал, то разжимал пальцы, прилаживался ухватиться поудобнее, точно именно от этого зависело, удастся или нет выбраться им из ловушки глиняного оползня. — Вот что, Сашок, моральная поддержка — великая вещь, но займись-ка делом. Подкачивай все время топливо вручную.
— Само собой, — Попов с привычной небрежностью принял предложение, словно он-то его и высказал, добавив: — Направо подавай.
— Почему?
— Склон ровнее.
— Откуда знаешь? — продолжая примериваться к рукояткам, не глядя на Сашку, спросил Лазарев.
— А когда я козлом сверху прыгал, то приметил слева от тебя снежные горбы. Значит, там камни. Справа их нет. И язык оползня, если рассуждать логически, кончается здесь, где ты торчишь.
— Логически… Ты бы попозже сказал, что вправо подавать надо.
— Вовремя сказано, командир, — мерно работая топливным насосом, проговорил Попов, и он снова, чуть пригнувшись, заглянул в глаза Трофиму: — Ну, давай, давай! Не тяни, Троша!
— Дверцу открой.
— А…
— Открой!
— Да ну тебя.
— Черт! Ты вверх посмотри.
— Ну.
— Видишь, на дороге три фигуры, а не две.
