Илья Варшавский - Искатель. 1974. Выпуск №4
Он не мог уйти отсюда, не разгадав какой-то загадки. И не уходил.
Он ковырял палочкой пепел давно погасшего костра и неожиданно для себя обнаружил ямку. Стал копать глубже и увидел тушку копаленка. Только теперь инспектор вспомнил, что не ел с утра, когда его забросили в долину на вертолете.
Глухаренка приготовили со знанием дела. Малинка выкопал его, почувствовал острый, вкусный запах запеченной под костром дичинки и, вздохнув, отломил ножку.
«Каким путем мог уйти из долины Лазарев, да еще в его положении? — размышлял инспектор. — Верхом к Назарычу путь короче, но труднее. Намного тяжелее дороги по осыпи, а потом — по просеке к половинке. Но здесь идти значительно дальше. Кстати, по тяжелой дороге Лазарев сразу выходил к людям, к парому, к Назарычу. А во втором варианте он мог рассчитывать только на счастливый случай, но без риска в пути. Дорога ровная, не сорвешься».
Инспектор долго не мог понять, что же его еще волнует, не дает покоя. Он уже еще раз осмотрел избушку. Ощущение неудовлетворенности было странным и полуосознанным.
Инспектор не мог сразу поверить, что дружба, проверенная в сложных испытаниях, могла рассыпаться на первом жизненном пороге. Пионер Георгиевич не отвергал всего сказанного Поповым. В его исповеди была своя правда. Именно своя.
Здесь с Лазаревым находился человек, который сохранил лишь имя и фамилию его друга. Да, именно так. Тезка его друга, не более. Существо, словно в волшебной сказке, принявшее обличье Сашки Попова, с которым Лазарева связывала дружба.
«Оказывается, такие превращения встречаются не только в сказках, — подумал инспектор. — И это страшно!»
То, что Лазарев догадался о «подмене», представлялось инспектору бесспорным. Однако безусловно и другое: Трофим до стычки на осыпи не верил в окончательное превращение друга в оборотня.
После того как он отправил Попова в райцентр, инспектору оставалось искать факты его виновности. Ведь бремя обвинения лежит как на органах дознания, так и органах следствия. Признание вины самим преступником является лишь одним из доказательств преступления, но не вины во всей ее совокупности. Придя на место преступления после отправки в райцентр Попова, он начал с того, что проверил факты, рассказанные Сашкой. Они подтвердились.
У скалы он обнаружил след Лазарева, который, по признанию Сашки, оттуда бросил алмаз в реку. Но почему он это сделал?
Почему?
Скрыть преступление друга? Во что бы то ни стало.
Вот тут-то и зарыта собака.
Выброси Лазарев камень, тогда, что называется, все стало бы понятным: камня нет, не было, и ссора друзей могла объясниться любым поводом. И дело уже касалось другого — доказательства существования самого камня.
— Камня-то нет! — инспектор хлопнул ладонями по коленям.
В таком случае это обвинение могло отпасть за недостаточностью улик. Не на то ли и бил Лазарев?
Взгляд Пионера Георгиевича почему-то время от времени останавливался у дальнего от него угла избушки. Вот и опять. Малинка не очень любил торопливость и решил понаблюдать за собой. Просто подойти, посмотреть — не годится. Возможно, даже наверняка он найдет, что привлекало его взгляд. Однако не осознает, почему именно этот предмет занимает его.
В игре солнечного света, проникавшего сквозь кроны деревьев, блеснуло что-то. Снова блеснуло.
Тогда, аккуратно положив ножку копаленка, которую он ел, на хвою у кострища, Малинка прошел к углу избушки.
Около камня, у сруба, валялись осколки бутылки. Разбита она была совсем недавно. Это легко можно заметить по краям обломков стекла. Они ни чуточки не припылились даже. Остро пахло бензином, который, очевидно, находился в бутылке. Причем сначала разбита бутылка. А потом донышко. Вот они, толстые осколки. Да, нет сомнения, что донышко разбито после, разбито специально.
Зачем?
На стекле горловины, основательно запыленном, виднелись четкие отпечатки пальцев. Осторожно взяв горлышко за край, инспектор отнес его в избушку. Улика веская для следствия. Да и непонятно пока было, зачем понадобилось Попову или Лазареву бить посудину!
И тут инспектора словно осенило. Пока это была лишь догадка. Но она быстро оформилась в четкую мысль:
«Бутылку разбил Лазарев. В реку брошен осколок стекла, а не алмаз! Зачем Лазарев так поступил? С преступной целью подмены? Опять-таки: с целью спасения друга от преступления, от самого себя любой ценой?! Очень опрометчиво, но вероятно. Неужели Лазарев до конца, может быть, до сего момента продолжает бороться за Попова против Попова? Пожалуй, это точно. Эх, человечина!»
Теперь Малинка не медлил. Осмыслив происшедшее, он решил, что, если его версия верна, Лазарев не станет рисковать. Он пойдет пусть долгим, но зато и безопасным путем. С ним драгоценная ноша.
13
Очнувшись, Трофим хотел глубоко вздохнуть и не смог. Попробовал пошевелить рукой — одной, другой — не получилось. Но пальцы ощущали сучки сухостоинки. Было темно, потому что ресницы склеились. Ноги слушались, и, подвигав ими, Трофим сообразил, что лежит на склоне головой вниз.
Каким образом и почему он очутился здесь, Лазарев припомнить не сумел.
«Что за чертовщина? — удивился Трофим. — Где-то рядом должен быть Сашка. А если он тоже в таком положении? Может, ему еще хуже?»
— Саша! Саша! — громко позвал Лазарев, превозмогая боль и тяжесть в груди. — Попов, где ты?
От напряжения зазвенело и застучало в голове, и Трофим решил, что именно поэтому он не услышал отзыва..
— Попов! Попов, что с тобой? — проговорил он ровно.
Ответа не было.
«Может, он за вагой ушел? — подумал Лазарев. — Меня деревом придавило. Как же я здесь очутился? Вот дела! Подождать? Да чего там, надо выбираться. С чего начать? С рук. Ими удастся столкнуть с груди сухостоину или выползти из-под нее. Давит она вроде не так уж и сильно».
Трофим, пошевелив пальцами, принялся обламывать трескучие сучки. Постепенно руки освобождались от корявых пут.
Обломав сучки и сучья, мешавшие двигаться, он вытащил руки из-под ветвей, в клочья изодрав рукава. Потом стащил с век налипшую, свернувшуюся и засохшую кровь. Открыл глаза.
Был вечер, и небо было ясным. Сильно пахло хвоей и прелью. Когда Трофим попытался спихнуть лежавший поперек груди ствол сухостоины и зашевелился, с окрестных деревьев поднялось с десяток ворон. Они покружились, покружились над ним, противно грассируя, и улетели. Лишь одна, то ли слишком голодная, то ли очень молодая, не желая верить, что жертва ожила, уселась на ближнюю осину. И всякий раз, когда Трофим двигался, пытаясь освободиться, ворона растопыривала крылья и нагло, со злостью орала.
